— А я говорю им, как говорю и всем вам, добропорядочным галвортцам.

Рука опять вздымается, устремляется к небесам в то время, как Пим, чьи нервы так напряжены, что его тошнит от волнения, вдруг различает тень Мейкписа Уотермастера, которая отделяется от кафедры и освещает зал зловещим отблеском пламени.

— Я говорю вам следующее: идеалы подобны звездам. Они недостижимы, но они освещают нам путь своим присутствием!

Никогда еще Рик не говорил так убедительно, так страстно, так искренне. Аплодисменты нарастают, как шум разбушевавшегося океана, и, слыша это, союзники его встают. Пим тоже встает и гулко, громче всех, хлопает в ладоши. Рик плачет. Пим тоже готов прослезиться. Добропорядочные галвортцы наконец-то обрели своего Мессию, ведь либералы Северного Галворта слишком долго были стадом без пастыря; после войны ни один из либералов отсюда не баллотировался в парламент. Рядом с Риком хлопает одной своей йоменской лапкой о другую, что-то возбужденно крича Рику в самое ухо, глава местных либералов. Выстроившийся за спиной Рика «двор», как и Пим, тоже стоя, оглушительно хлопает и кричит: «Да здравствует Рик, представитель галвортских избирателей!» И, вспомнив об их присутствии, Рик поворачивается и, среди массы других возможностей выбрав именно эту, широким жестом указывает избирателям на своих «придворных» и произносит: «Благодарите их, не меня!» И вновь голубые его глаза вперяются в Пима, как бы говоря: «Иуда, отцеубийца, погубитель лучшего своего друга!» А может быть, Пиму это только так кажется.

Ибо именно в этот момент, именно когда все стоя хлопают, а лица окружающих светятся улыбками, припрятанная Пимом бомба взрывается: Рик повернулся спиной к своему врагу, лицо его обращено к возлюбленным друзьям и соратникам, и он, как мне кажется, вот-вот затянет боевую песню. Нет, не «Под сводами» — эта мелодия чересчур уж светская, а «Вперед, Христово Воинство», гимн как нельзя более подходящий. И тут вдруг шум захлебывается и замирает, и в застывший зал вползает ледяная тишина, как будто кто-то распахнул тяжелые двери ратуши и впустил внутрь из прошлого ангелов мести. С хоров, где расположилась пресса, зазвучал какой-то жидкий голосок. Вначале из-за отвратительной акустики до нас долетает лишь несколько странных звуков, но уже тогда ясно, что речь эта сокрушительна. Оратор делает новую попытку, на этот раз громче. Личность эта не заслуживает внимания, потому что это просто женщина, и говорит она пискливым и резким, как у ирландцев, голосом, который так раздражающе действует на мужчин, возмущая их как тембром, так и вообще самим фактом своего существования. Какой-то мужчина выкрикивает: «Молчи, женщина!», а потом: «Замолкни!», а потом: «Заткнись ты, сука!». Пим узнает пропитой, насыщенный парами портвейна голос мэра Бленкинсопа. Мэр стоит за свободу торговли и слывет местным фашистом и крайне, до неприличия, правым, самым правым из либералов. Но визгливый ирландский голос не унимается — как скрипучая дверь, которую, сколько ни захлопывай и ни смазывай, ничем не проймешь. Наверное, очередная настырная защитница гомруля[41] и независимой Ирландии. Наконец кто-то схватил ее за руки. Это опять мэр — виднеется его лысина и желтая розочка члена нашей команды. Обращаясь к ней, он называет ее не иначе как «уважаемая леди» и тащит к выходу. Но тут вмешивается свободная пресса. Писаки свешиваются с балкона с криками: «Как ваше имя, мисс?» и даже «Ну-ка вдарьте по нему еще раз!». Мэр Бленкинсоп из офицера и джентльмена внезапно превращается в грубияна-аристократа, обижающего ирландскую женщину. Другие женщины кричат: «Оставьте ее!», «Придержи руки, ты, грязная свинья!», «Мерзавец несчастный!».

А потом мы видим и слышим ее, видим и слышим совершенно отчетливо. Она маленького роста и одета в черное, эта злая, как ведьма, вдовушка. На голове у нее громоздкая шляпа. Клок черной вуали свисает криво, вырванный ею или кем-то из ее противников. Как это часто бывает, толпу вдруг охватывает противоестественное желание выслушать ее. И она, кажется уже в третий раз, задает вопрос. Ирландский говор звучит негромко, и говорит она словно бы с улыбкой, но Пим знает, что никакая это не улыбка, а гримаса ненависти, слишком сильной, чтобы таить ее внутри. Она произносит каждое слово так, как заучила его, и нанизывает слова в том порядке, как приготовила. Вопрос ее оскорбителен самой ясностью своей.

— Я хотела бы знать, правда это или нет — если вы будете так добры ответить мне, сэр, — правда ли, что кандидат либеральной партии от избирательного округа Северный Галворт отбывал срок в тюрьме по обвинению в мошенничестве и растрате. Благодарю за внимание.

И лицо Рика, когда в спину ему вонзается эта стрела. Голубые глаза широко открыты и внимают смыслу сказанного и в то же время обращены к Пиму — в точности так же, как пять дней назад устремленные на него из ледяной воды, где он лежал, скрестив ноги и открыв глаза, как бы говоря: «Убить меня еще мало, сынок».

Перенесемся на десять дней назад, Том. Взбудораженный и не помышляющий ни о чем плохом, Пим прибыл из Оксфорда, решив осчастливить родную страну и отдать на этот раз свои силы процессу демократических выборов, а заодно и развлечься каникулами, проводимыми среди снежных просторов. Избирательная кампания в полном разгаре, но поезда почему-то задерживаются в Норидже. Впереди выходные, а Господь повелел — возможно, давно забыв причину, по которой он это сделал, — чтобы дополнительные выборы в Англии происходили по четвергам, и никак иначе. Вечер, кандидат и его сопровождающие завалены работой. Но когда Пим с вещами проходит к импозантному зданию нориджского вокзала, там возле турникета его поджидает верный Сид Лемон и избирательский автомобиль, испещренный наклеенными со всех сторон лозунгами и плакатами в поддержку Пима, готовый перенести его туда, где должно состояться основное событие этого вечера — намеченное на девять часов собрание избирателей деревушки Литл-Чедворт-на-Водах, где, согласно уверению Сида, последний благодетель-миссионер был съеден с кашей. Свет в автомобиле затеняют плакаты со словами: «Рик — народный избранник». Крупная голова Рика — та самая, которая, как мне теперь известно, вполне вероятно, была им продана, приклеена к багажнику. К крыше прикреплен рупор, по величине превосходящий корабельное орудие. С неба светит луна. Все вокруг окутано снегом, и пейзаж приводит на память мысль о рае.

— Давай поедем в Сент-Мориц, — говорит Пим, в то время как Сид вручает ему припасенный для него Мег мясной пирожок ее собственного изготовления.

Сид хохочет и ерошит волосы Пима. Сид ведет машину невнимательно, но дороги пустынны, а снег рыхлый. Сид прихватил с собой фляжку с виски. Блуждая по окаймленным заснеженными живыми изгородями дорогам, они то и дело щедро прикладываются к фляжке. Подкрепившись и собравшись с духом таким образом, Сид кратко вводит Пима в курс дела, рассказывая ему о расстановке сил в избирательной кампании.

— Мы за свободу вероисповедания, Пострел, и мы боремся за право домовладения для всех неимущих.

— Как и раньше, — говорит Пим, и Сид бросает на него подозрительный и хмурый взгляд на случай, если в замечании его есть какой-то обидный смысл.

— О классическом консерватизме со всеми его порочностями мы дурного мнения.

— Со всеми его пороками, — поправляет его Пим, отхлебывая из фляжки.

— Наш кандидат гордится своим именем английского патриота и человека набожного, он много делал для английской торговли в период войны. Либерализм — это единственная торная дорога для Британии. Он прошел университеты самой жизни и никогда не касался спиртного, как и ты его не касался, запомни это.

Отняв у Пима фляжку, Сид делает из нее большой глоток — глоток истинного трезвенника.

— А выиграет он? — спрашивает Пим.

— Послушай, если б ты прибыл сюда с полным карманом в тот день, когда отец твой объявил о своем намерении баллотироваться, ты мог бы ставить на него один к пятидесяти. Когда он появился здесь с лордом Маспоулом, котировка была уже один к двадцати пяти, и все мы уже немало поживились на этом. На следующее же утро после баллотирования ты не взял бы и десяти против одного. А сейчас ставка колеблется между девятью и двумя и разрыв все сокращается, и я готов биться об заклад, что ко дню выборов шансы его сравняются. А вот теперь сам скажи мне, выиграет он или нет.