* * *
День клонился к вечеру. Укромное место, предназначенное для их конспиративной встречи, представляло собой виллу, выстроенную в стиле, подражающем архитектуре эпохи регентства, с узорчатыми ставнями на окнах. Над посыпанной гравием подъездной аллеей нависала теплая туманная дымка, и Ледерер маячил там в тумане, как убийца, поджидающий, когда же наконец на освещенном крыльце возникнет фигура Бразерхуда. Маунтджой и Дорни прошли мимо него, не сказав ни слова. Карвер, вместе со своим чемоданчиком и Артелли, был более откровенен.
— Я не сдаюсь, Ледерер. Надеюсь, в следующий раз, вы заставите их сникнуть, не то они снимут вам голову.
«Вот сволочь», — подумал Ледерер.
Наконец появился и Джек Бразерхуд, непонятно о чем секретничавший с Найджелом. Ледерер ревниво наблюдал за ними. Найджел повернулся и опять прошел в дом. Бразерхуд зашагал вперед.
— Мистер Бразерхуд, сэр? Джек? Это я, Ледерер…
Бразерхуд не сразу остановился. Он был в своем обычном грязном плаще и шарфе и, остановившись, закурил очередную свою желтую сигарету.
— Что вам надо?
— Джек. Я хочу только сказать вам — что бы он ни сделал, если он и вправду это сделал, я сожалею, что это оказался он и это оказались вы.
— Может, он и не сделал ничего. Может, он просто вербовал кого-то из противников, о чем не поставил нас в известность. Это в его духе. По-моему, вы вывернули всю историю наизнанку.
— Разве он мог так поступить? Действовать на свой страх и риск в стане противника, никому ничего не говоря? Господи, это же взрывоопасно! Если б такое допустил я, начальство в Лэнгли бы на мне живого места не оставило!
Не дождавшись приглашения, он теперь шел рука об руку с Бразерхудом. Они миновали казармы Королевского конногвардейского артиллерийского полка. С плаца раздавалось цоканье конских копыт, но коней в тумане не было видно. Бразерхуд шагал быстрым шагом. Ледереру было нелегко поспевать за ним.
— Мне, право, очень нелегко, Джек. Никто, по-моему, не понимает, чего мне стоило так поступать в отношении друга. Ведь это не просто Магнус. Тут замешаны Би, и Мэри, и дети, словом, все. Бекки и Том по-настоящему влюблены друг в друга. Я это к тому, что все мы — как бы это выразиться? — связаны друг с другом узами самыми разнообразными. Здесь в двух шагах пивная. Вы разрешите мне угостить вас стаканчиком?
— Нет, боюсь, мне надо спешить по неотложным надобностям.
— Мне вас подвезти? За углом меня ждет машина с шофером.
— Предпочитаю пройтись, если вы не возражаете.
— Магнус много рассказывал мне о вас, Джек. Наверное, он делал это вопреки правилам, но так уж случилось. Мы были действительно близки. Теснейшая связь. Вот ведь что любопытно. Между нами установились отношения совершенно особого свойства. Я верю в такие особые отношения. Верю в англосаксонскую солидарность, Атлантический пакт, родство по всей этой линии. Помните, кражу со взломом, которую вы с Магнусом сотворили в Варшаве?
— Да нет, вроде не помню.
— Бросьте, Джек! Как вы спустили его вниз через слуховое окно? Неужто не помните? А внизу стояли люди в форме польской полиции на случай, если жертва неожиданно вернется домой? Он говорил, что вы были ему как отец. Знаете, как он о вас однажды сказал? «Джек — настоящий чемпион-многоборец». Мне кажется, что, если у Магнуса получилась бы эта его книга, все было бы хорошо. Просто у него слишком много всего накопилось внутри. Ему надо это выплеснуть.
Он слегка запыхался, учащенно дышал в паузах между словами, но не замедлял шага — так важно ему было, чтобы Бразерхуд понял его.
— Видите ли, сэр, я много читал в последнее время насчет элемента творческого начала в сознании преступника.
— О, так он уже и преступник!
— Пожалуйста, разрешите мне процитировать вам кое-что из того, что я прочел.
Они дошли до перекрестка и дожидались сигнала светофора.
— «В чем отличие моральных принципов законченного анархиста и ниспровергателя-художника, принципов, так или иначе свойственных всем вообще творческим профессиям, от артистизма преступника?»
— Боюсь, что мне это недоступно — переизбыток длинных слов. Извините.
— Черт возьми, Джек, все что я хочу сказать, это то, что все мы мерзавцы, но на законном основании. В чем наша работа? Знаете, в чем она состоит? Заставить наши преступные наклонности приносить пользу государству. Так я про что — лишь про то, что почему я должен изменить свое отношение к Магнусу только на том основании, что он слегка ошибся и чуть-чуть по-своему подправил состав коктейля? Да не могу я этого сделать! Магнус — это все тот же Магнус, с кем я так прекрасно проводил время. И я все тот же, с кем проводил время Магнус. Ничто не изменилось, кроме того, что мы очутились по разные стороны баррикады. Знаете, однажды мы говорили о дезертирстве. Что бы было, если б нам пришлось рвать когти, бежать? Оставить жену и ребятишек, раствориться в пространстве? Даже такие темы мы могли обсуждать, Джек, настолько мы были близки. Мы в буквальном смысле понимали друг друга без слов. Это действительно так. Это удивительно.
Они вышли теперь на Сент-Джонс-Вуд-Хай-стрит и направлялись в сторону Риджентс-Парка. Бразерхуд ускорил шаг.
— Так куда же он собирался бежать? — резко бросил вдруг Бразерхуд. — Обратно в Вашингтон? В Москву?
— Домой. Он сказал, что для него есть одно-единственное место. Его дом. Хочу сказать, что это очень показательно. Человек, любящий свою родину, мистер Бразерхуд! Магнус — не ренегат!
— Не знал, что у него есть дом, — сказал Бразерхуд. — Бродячее детство, вот как он всегда мне это представлял.
— Дом для него — это маленький приморский городок в Уэльсе. С безобразной викторианской церковью. Там есть строгая квартирная хозяйка, которая запирает его уже в десять часов вечера. И Магнус мечтал, что в один прекрасный день он затворится там в четырех стенах — в комнате наверху — и будет писать до полного изнеможения, пока не будут написаны двенадцать томов собрания сочинений Пима, которыми он заткнет за пояс Пруста.
Бразерхуд словно бы не слышал. Он ускорял и ускорял шаг.
— Дом — это там, где возвращается детство, мистер Бразерхуд. Если дезертирство — это способ обновить свою сущность, то оно требует и рождения заново!
— Это он такую глупость сморозил или вы?
— Мы оба одинаково так считаем. Мы это обсуждали. Мы обсуждали и много-много других вещей. Знаете, почему столько дезертиров дезертируют потом вторично? Мы и это прояснили. Это постоянное рождение заново. Замечали вы когда-нибудь в дезертирах, во всей этой сумасшедшей своре, одну общую черту — все они люди незрелые и, простите мне такую грубость, в буквальном смысле слова недоноски!
— Как называется это место, вам известно?
— Простите?
— Этот его уэльский райский уголок. Как он называется?
— Названия он не упоминал. Все, что он говорил, это то, что дом находится по соседству с замком, где он вырос и где жил с матерью. Рядом там были шикарные поместья, куда он с матерью часто ездил и на охоту, и на танцы во время рождественских балов.
— Вам попадались когда-нибудь чехи, которые используют старые номера газет? — спросил Бразерхуд.
Ошарашенный такой неожиданной сменой темы, Ледерер вынужден был помолчать и собраться с мыслями.
— Мой коллега сейчас ведет одно дело, — сказал Бразерхуд. — И он задал мне вопрос. Чешский агент, прежде чем выйти на задание, роется в газетах недельной давности. К чему бы это?
— Я вам объясню к чему. Это обычная практика, — сказал оправившийся Ледерер. — Трюк старый, но распространенный. У нас был один такой агент, работал на два фронта. Чехи долго его натаскивали, как надо заворачивать экспонированную пленку в газетную бумагу. Выводили его вечером на улицу, учили находить неосвещенные уголки. Бедняга чуть себе руки не отморозил. Ведь было двадцать градусов!
— Я спрашивал о старых газетах.
— Да, конечно. Тут две возможности. Во-первых, может использоваться число, во-вторых — день недели. Если число — это тихий ужас: ведь приходится заучивать тридцать одно условленное соответствие. Так, например, число 18 — значит, следует читать: «Встретимся за мужской уборной в Брно в 9.30, и не опаздывайте». Или так: 6 — это значит «Какого черта задерживаете мое месячное жалованье?» — Он одышливо хохотнул, но Бразерхуд не поддержал его веселости. — Дни недели это то же самое, но в усеченном варианте.
