Почему речь зашла о Корфу, Том впоследствии вспомнить не мог, так как определенной нити разговор их потом уже не имел — они просто болтали без разбору обо всех событиях, происшедших с тех пор, как они виделись в последний раз, а ведь виделись они еще до летних каникул, и, значит, накопилась масса всего, что надо было обсудить. На Тома нашло удивительно разговорчивое настроение, он был болтлив, как давно, а может быть, и вообще никогда не бывал. Дядя Джек располагал к этому, обладая редкой смесью терпимости и строгости — прекрасное сочетание в глазах Тома, которому нравилась и надежность дяди Джека, и его твердые принципы.

— Как подготовка к конфирмации? — спросил Бразерхуд.

— Хорошо, спасибо.

— Ты теперь взрослый, Том. Никуда не денешься. В некоторых странах тебя бы уже обрядили в солдатскую форму.

— Я знаю.

— Чем ты будешь заниматься, еще не решил?

— Окончательно нет, сэр.

— Все еще метишь в Сэндхерст?

— Да, сэр. И в дедушкин полк меня бы взяли, если б я выдержал испытания.

— Значит, предстоит зубрежка, да?

— Да, я уже начал, сэр.

Тут дядя Джек придвинулся ближе и понизил голос.

— Не знаю, должен ли я тебе это говорить, сынок, но все же скажу, потому что, думаю, ты уже научился хранить секреты. Научился?

— Мне доверяли множество секретов, и я никому не говорил ни слова, сэр.

— Твой отец на самом деле находится на секретной работе. Я думаю, ты уже догадался об этом. Правда?

— Вы ведь тоже на секретной работе, да, сэр?

— И работа его очень важная. Но он должен о ней помалкивать. Во имя блага своей страны.

— И во имя вашего блага, — сказал Том.

— Многое в его жизни скрыто от посторонних глаз.

— А мама знает?

— Вообще-то знает. Но в деталях — очень мало. Так мы работаем. Если иной раз тебе кажется, что папа лжет и увиливает, что-то скрывая, ты можешь быть совершенно уверен, что дело тут в его работе и верности присяге. Для него это большое напряжение. Как и для всех нас. Секретность изматывает.

— Это опасно? — спросил Том.

— Временами. Вот почему мы даем ему телохранителей. Вроде тех парней на мотоциклах, что следовали за ним в Греции и ошивались возле его дома.

— Я их видел! — взволнованно воскликнул Том.

— Вроде того высокого и тощего с усами, что подходил к нему на крикетном матче…

— Да, да, подходил! В соломенной шляпе!

— А бывают задания у твоего отца настолько секретные, что ему приходится совершенно скрываться. И даже телохранители не знают его адреса. Знаю его лишь я. Но больше никто в мире не знает и не должен знать. И если этот инспектор опять придет к тебе или мистеру Керду, или кто-нибудь другой придет, ты должен сказать им все, что тебе известно, и тут же сообщить об этом мне. Я оставлю тебе номер особого телефона, и мистеру Керду оставлю. Твой отец достойный человек, ему надо помочь, и помощь эту он получит.

— Рад это слышать, сэр, — сказал Том.

— Теперь еще одно. В письме, которое он написал тебе, речь тоже шла об этих вещах?

— Не знаю. Я не до конца его прочел. Там было много насчет перочинного ножа Сефтона Бойда и какой-то надписи в преподавательской уборной.

— Кто этот Сефтон Бойд?

— Мой друг. Он учится со мной.

— Он что, и папин друг тоже?

— Нет, папа дружил с его отцом. Они тоже вместе учились.

— Ну а что ты сделал с этим письмом?

Бог весь что. Комкал его, пока оно не стало жестким и колючим. Но этого Том не сказал. Он лишь вручил дяде Джеку то, что осталось от письма, и дядя Джек пообещал не потерять его, а в следующий раз при встрече обсудить с ним письмо, если в нем содержится что-то, что необходимо обсудить. Дядя Джек вообще-то в этом сильно сомневался.

— А конверт у тебя остался?

Нет, конверта у Тома не было.

— Тогда откуда он его послал? Это нам даст кое-какой ключ, если ключ нам понадобится.

— Там был штемпель Рединга.

— От какого дня?

— От вторника, — грустно сказал Том, — но может быть, письмо было послано в понедельник, уже после закрытия почты. Я подумал, что он отправился обратно в Вену вечером в понедельник. Если не поехал в Шотландию, конечно.

Но дядя Джек словно не слышал, потому что опять вернулся к теме Греции, продолжая игру, которую оба они называли «следственные показания», и допрашивал мальчика насчет того долговязого с усами, который был тогда на крикетной площадке на Корфу.

— Наверное, ты забеспокоился, когда его увидел, правда, сынок? Подумал, что папе его появление радости не доставляет, несмотря на то, что держится он так по-дружески. То есть я хочу сказать, если они такие уж друзья, то почему же папа не пригласил его домой повидаться с мамой? Предполагаю, что, когда ты все это взвесил, тебе стало не по себе. Ты не одобрил этой непонятной встречи возле самого порога дома.

— Наверное, — согласился Том, как всегда, восхищаясь проницательностью всеведущего дяди Джека. — Он схватил папу за руку.

Они вернулись в «Дигби». Том теперь повеселел, он мог облегченно перевести дух, что возвратило ему аппетит, поэтому он попросил себе бифштекс, а пока будет жариться мясо — картофельные чипсы. Себе Бразерхуд заказал виски.

— Рост? — спросил Бразерхуд, опять принимаясь за их игру.

— Метр восемьдесят.

— Так, отлично. Цвет волос?

Том колебался.

— Серо-буро-малиновый в полосочку, — сказал он.

— Что за бред такой!

— На нем была соломенная шляпа. Волосы было трудно разглядеть.

— То, что он был в соломенной шляпе, мне известно. Потому я и спрашиваю тебя. Цвет волос?

— Русые, — наконец решился Том. — Русые, золотистые от солнца и лоб большой, как у настоящего гения.

— Интересно, черт возьми, как это солнце проникло через шляпу?

— Ну, серо-русые, — согласился Том.

— Так и говори. Два очка, не больше. А лента на шляпе?

— Красная.

— Господи!

— Лента была красная.

— Три очка. Какого цвета борода?

— Бороды у него не было. Кустистые усы, брови толстые, как у вас, но не такие мохнатые, глаза бегают.

— Три очка. Фигура?

— Сутулый, походка неровная.

— Что еще за неровная такая?

— Ну, вроде ныряющая. Словно море волнуется, а ты ныряешь на волнах. Неровная — это когда человек идет будто у него ноги разные.

— Ты хочешь сказать, он хромает?

— Да.

— Так и говори. На какую ногу?

— На левую.

— А если подумать?

— На левую.

— Три очка. Возраст?

— Семьдесят.

— Не болтай глупостей!

— Но он старый!

— Семидесяти ему нет! Мне нет семидесяти. Даже шестидесяти нет. Вернее, только что исполнилось. Разве он старше меня?

— Тех же лет.

— В руках держал что-нибудь?

— Портфель. Серый, как будто из слоновьей кожи. И он был жилистый, как мистер Тумс.

— Кто это Тумс?

— Наш спортивный воспитатель. Он преподает борьбу айкидо, а еще географию. Он убивал людей ногами, хотя это и не по правилам.

— Хорошо, жилистый, как мистер Тумс, держал портфель из слоновьей кожи. Два очка. В другой раз избегай субъективных ссылок.

— А что это такое?

— Мистер Тумс. Тебе он известен. Мне — нет. Не сравнивай одного неизвестного мне человека с другим, которого я тоже не знаю.

— Вы сказали, что знаете его, — сказал Том, взбудораженный возможностью поймать дядю Джека.

— Знаю, знаю. Просто я шучу. Была у него машина, у этого твоего дядечки?

— «Вольво». Взятая напрокат у мистера Калуменоса.

— Откуда ты знаешь?

— Он всем ее дает напрокат. Приходит в порт и слоняется там, и, если кто-нибудь хочет взять напрокат машину, мистер Калуменос дает ему свой «вольво».

— Цвет?

— Зеленая. И вмятина на крыле, номер, зарегистрированный на Корфу, и на антенне чека, как лисий хвост, и…

— Машина красная.

— Нет, зеленая.

— Очки не засчитываются, — твердо объявил Бразерхуд, к возмущению Тома.

— Почему это?