Он крутанул выпученными глазами и схватил меня за плечо. Лицо его было безумным.

— Так вот запомни, — сказал он мне почти тихо. — И передай. Я. Буду. За это. Убивать. Так и передай. Понял? Троих уже замочил, и это только начало.

Отпустил мое плечо и вышел.

Конечно, я никому ничего не сказал.

Он совершенно обезумел, но он мой друг, и, кому будет лучше, если его запрут в изоляторе?..

3 декабря

Я не уверен, стоит ли записывать то, что сегодня со мною было. Я не уверен даже, что это было на самом деле. Я ни в чем не уверен…

Только в том, что как следует набрался — в столовой работал автомат псевдоалкогольной стимуляции. Обычно его включают только по праздникам, а тут такая удача… Я прижал электроды к вискам и набрался по полной.

А потом вдруг погас свет.

Я хихикнул и на ощупь стал выбираться. Думал, что это удачная шутка такая, погасить свет, как раз когда я набрался. И тут в коридоре кто-то закричал, скорее удивленно, чем испуганно. Крик смолк, но был явственно слышен легкий и быстрый топоток.

Продолжая хихикать, я пошел на звук, все еще полагая, что это шутка.

Уже в коридоре поскользнулся на чем-то липком и упал. Шутка резко перестала мне нравиться. Рядом раздавались странные звуки, какая-то возня и деловитое хлюпанье. Я нащупал в кармане фонарик, зачем-то взял его в зубы и включил.

Никогда не забуду того, что увидел, — или того, что мне привиделось в узком луче портативного фонаря…

Три окровавленных человеческих морды — именно морды, лицами такое не назвать — смотрят на свет, щурятся, изо рта одной свисает кусок чего-то черно-красного, быстро двигаются челюсти, дожевывая, втягивая с уже знакомым хлюпаньем…

Фонарик упал и погас.

Как оказался в каюте — не помню. Вроде бы бежал в полной темноте, не рискуя больше включить фонарик даже на миг. Как я умудрился его схватить, почему не потерял — не понимаю. Но фонарик вот он, лежит на койке… значит, я все-таки добежал, и фонарик не потерял, и сам никуда не сверзился…

Возможно ли такое?

Не уверен. «Ковчег» огромен, в нем полно закоулков и ловушек, в темноте куда проще споткнуться и свернуть шею, чем добраться до нужного места даже в трезвом виде, а я был далеко не трезв, киловольт триста засандалил, да на нервах, что усиливает эффект.

Было ли все привидевшееся пьяным бредом?

Не уверен.

Нос разбит, на руке глубокий порез, лицо и рубашка залиты кровью. Моя ли это кровь?

Не уверен…

22 декабря

Когда погас свет, я был на второй палубе.

Шел заниматься с мелкими, но встретил знакомого и задержался. Стыдно признаться, но в последнее время занятия не доставляют уже мне такого светлого удовольствия, как ранее. Я зарекся употреблять электростимуляторы, но все равно никак не могу отделаться от воспоминаний. Понимаю, что виноват сам, нафантазировал всяких ужасов, да еще Саныча наслушался, вот все и сложилось. Но ничего не могу поделать.

Понимаю, что это слабость, недостойная настоящего психотренера, и борюсь с собою. Не пропустил ни одного занятия. Но если по пути выпадает малейшая возможность хотя бы чуть задержаться…

Вот и сейчас — заболтался с малознакомым техником, с которым утром оказались рядом в столовской очереди.

В этот раз свет не просто погас — еще и тряхануло крепенько так. Я упал на пол, как и техник, только вот он сразу же вскочил, чертыхаясь и громогласно требуя объяснений непонятно от кого, я же вставать и не подумал. Вжался в щель между полом и навесной консолью и постарался не дышать, жалея лишь об одном — что щель слишком узкая, целиком не влезть.

И уже потом услышал легкий и совсем нестрашный топоток, от которого сердце пропустило удар, а потом забилось быстро-быстро, словно у птицы.

Топоток стек по лестнице единым потоком и распался на отдельные ручейки, я слышал их все, несмотря на громогласно матерящегося рядом техника. Внезапно техник замолчал на полуфразе. Сказал удивленно:

— Что за черт?..

Забулькал, захрипел сипло и рухнул на пол. Пару раз еще дернулся, скребя ногтями пластик, но топоток уже окружил его, и дерганья прекратились. А потом стихло и бульканье. Его сменили звуки волочения, удалившиеся в сторону лестницы.

Я еще полежал в своем ненадежном убежище, глядя, как медленно разгораются аварийные лампы. Потом вылез из щели и сел на полу, обессиленно привалившись спиной к стене и стараясь не вляпаться в темную лужицу, от которой тянулся длинный смазанный след в сторону лестницы. Я долго смотрел на эту лужицу, как завороженный. Пока в нее не опустился с размаху грязный офицерский ботинок.

Подняв глаза, я понял, что окружен. Их было много, очень много. И они мне улыбались, радостно и предвкушающе, — так улыбается хозяйка аппетиному куску бекона, прежде чем бросить его на сковородку. Ножи были только у четверых, но этого вполне достаточно, даже будь я вооружен, — видел, с какой скоростью и мастерством они орудуют мелкими и бритвенно острыми заточками.

За углом вскрикнула женщина, крик был приглушен дверью каюты и оборвался быстро.

— Месть, — сказал один из тех, что был без ножа. — Нчего лчного. Дсять ваших за кждого ншего. Тбе не пвезло.

Двое с ножами шагнули ближе, кто-то схватил меня за волосы, запрокидывая голову. Говорят, в предсмертный момент человек видит прошлую жизнь… интересно, кто мог рассказать? Ведь оттуда не возвращаются.

— Сбачка! — вдруг закричал тот, что держал меня за волосы. — Сбачка, куси-куси! Наш чел, кажет сбачку! Дядяденс, кажи сбачку! Куси-куси!

Это был один из моих новых подопечных. Как же его зовут, не помню… Кажется, Клык. Точно, Клык — оскалился, и подпиленный острым треугольником левый хорошо заметен. Как он ест, ведь неудобно, наверняка все губы в кровь исцарапывает, господи, о чем я…

Они расступились, размазывая ботинками кровь по светлому пластику, продолжая смотреть на меня и улыбаться. Но это были уже совсем другие улыбки — детские и восторженно-просительные.

И я показывал им собачку. Прямо тут, на забрызганной кровью переборке, стараясь не вслушиваться в отчаянные крики из глубины коридора.

По счастью, крики были короткими и быстро кончились.

21 апреля 207 года

Полгода не брался за ежедневник. А вот взялся — и понимаю, что писать толком и не о чем.

Да и некогда.

Я был прав, хотя даже сам не понимал, насколько: быдло — наша последняя надежда. Мы, опомнившиеся потомки безумных евгенистов, оказались слишком рафинированными, слишком чистенькими, слишком зависимыми от нами же созданных приборов. Быдловане не таковы, они — плоть от плоти матери-природы, и нам бы стоило многому у них поучиться. Хотя бы умению выживать.

Но мы опомнились слишком поздно и ничего не успели.

Надеюсь, на остальных «ковчегах» догадаются раньше и сумеют перенять ценный опыт. Мне же остается только учиться — и учить, насколько хватит сил и времени. Выжить мои развивающиеся друзья сумеют и сами, но вот насколько они при этом останутся людьми — зависит целиком от меня одного.

Похоже, что одного…

Совсем недавно во время прожигания очередного прохода в одной из переборок мелкие перерубили кабель электропитания систем гибернации. Там пятикратное дублирование, этот кабель как раз и был пятым. Прежние четыре нашли и повыдирали из стен месяца три назад, тогда как раз была мода на плетеные фенечки, а у кабельных проводов такая красивая разноцветная оплетка…

Меня потрясает их детская бездумность. Когда в переборке выжигается дыра просто потому, что кому-то лень пройти полсотни метров и завернуть за угол. И ведь быстрее все равно не получится — расплавленный пластик жжется, приходится ждать, пока остынет.

Все равно прожигают и ждут.

Или BQT фенечки эти опять же…

Как это сочетается с повышенной выживаемостью? Но ведь сочетается же как-то!

Продовольственные склады разграблены. Месяц пировали до кишечных расстройств, вонь стояла чудовищная, думал, очистители не справятся.