— Задаешь правильные вопросы, а теперь ответь сам!

— Это вы ему приказали так мне сказать… но зачем? Чтобы я вас заранее испугался?

— Не буду тебя больше мучить, так уж и быть, подскажу. Ты слышишь мысли других людей в обыкновенной, рядовой обстановке?

— Нет, только в бою, и то не сразу. Мне как раз и необходимы эти две минуты, чтобы настроить себя на «другой» эфир.

— Верно! Пока ты шел ко мне, сопровождаемый смышленым и исполнительным солдатом, твой мозг работал в усиленном режиме. Страх неизвестности заставил сознание активизироваться. В данный момент нам с тобой это было крайне необходимо. Оборотная же сторона медали в том, что постоянно находиться в таком состоянии нельзя, это опасно. Поэтому сейчас, осознав, что тебя никто обвинять в измене или вредительстве не собирается, успокойся, попей чаю и, не торопясь, ознакомься с содержанием папки. Многие сведения о твоем оппоненте за линией фронта будут для тебя весьма полезны.

«Говорила мне мама: „Учи языки!“ И вот ведь какая забавная штука: майору люфтваффе гораздо проще в этом отношении. Русский язык он знает с детства. Более того, на русском языке он думает».

Заветная папка особиста поведала о многом. Райхель — из обрусевших немцев. В силу своего не больно знатного, но все же дворянского происхождения в молодости, на фронтах Гражданской войны, он оказался на стороне белых, а именно с Колчаком. Уже тогда, на тех стареньких машинах, коими в невеликом числе обладала армия верховного правителя России, он был классным пилотом. Дальнейшие события, то есть разгром Колчака, эмиграция в Харбин, потом Сан-Франциско, Нью-Йорк и наконец в Гамбург, где отыскались его дальние родственники, а также раскол и разлад в белоэмигрантском движении хоть и заставили его разочароваться в идеалах молодости, но неприязни к советской власти в его убеждениях не погасили. К началу тридцатых он вступил в нацистскую партию, а ближе к началу сороковых уже сам тренировал будущих пилотов, регулярно посмеиваясь в приватных разговорах на предмет стажировки немецких летчиков в СССР.

Вячеслав Иванович, как оказалось, тоже в прошлом был летчиком, еще в финскую, где первый раз о Райхеле и услышал. Позже, уже в апреле 1941-го, нынешний особист чуть не разбился, испытывая новый истребитель, а в июле был прикомандирован к одной из авиачастей Балтфлота, где заочно, но на этот раз уже в новом качестве и очень подробно познакомился с Альбатросом. Тогда многие советские пилоты с доводившим до бешенства гневом вспоминали столкновения с недосягаемым фрицем в небе над Балтикой. Но самым интересным в биографии немецкого аса оказалось совсем другое. В Гражданскую отец Алексея командовал одной из конных дивизий РККА и воевал с Колчаком на Урале. Красные кавалеристы вели тяжелые бои с соединением, в котором довелось служить авиатором будущему Альбатросу, в конечном итоге оно было разгромлено, но молодому поручику Райхелю в числе немногих других белогвардейцев удалось избежать плена и каким-то чудом выйти из окружения к своим.

Пять дней разведка всего Воронежского фронта отслеживала все боевые вылеты звена Райхеля. В итоге был определен участок, на котором решено было, наконец, сделать ему последний в его летной карьере сюрприз.

— Паша, если нам удастся выманить его в приготовленный коридор, мне придется повторять все твои маневры. Когда выйдем из общей кучи, и Альбатрос рванет за тобой, не забывай мысленно четко проговаривать все свои действия, а в мови я уж как-нибудь разберусь. — Алексей расплылся в улыбке. — Буду повторять каждое твое движение, при этом держась впереди, вне его зоны видимости, но не слишком далеко, чтобы не потеряться из «другого» эфира.

— Леша, ведь мне придется идти на твоей ласточке, но манеру управления машиной изменить трудно, да и времени на это нет. Думаешь, Райхель не заметит подмены?

— Может, но расчет на то, что его больше интересуют мои мысли. Альбатросу нужно помочь не отвлекаться от семейных счетов. — Соколов протянул товарищу папиросу. Сомнения в успехе все же оставались. — Мне важно быстро уйти вперед, когда он к тебе прицепится, до этого, в куче, все равно сам черт ногу сломит. В общей карусели трудно отслеживать соответствие мыслей летчика направлению полета машины, и если нам удастся его выманить, то все пойдет как по нотам.

Утро выдалось безоблачным, но волнение, которое испытывал перед вылетом Алексей, зашкаливало. Вновь и вновь вспоминались напутствия особиста: «Можно думать громко, а можно тихо. Думать громко — значит четко проговаривать что-либо про себя. Тихая мысль — нечеткая, ее трудно услышать и легко заглушить внутренней речью. Посему Остапчуку трэба думать громко и исключительно по-украински. А тебе — слушать, слышать и понимать. Райхель не будет сосредотачиваться на хоть и близком к русскому, но не знакомом ему языке. И в этом залог успеха. От вашей собранности и точности действий зависит все. Такого красавца, как Альбатрос, необходимо вывести из игры до начала полномасштабной наступательной операции врага. Обеспечение помощи в выполнении вашего задания возложено командованием на разведотдел штаба фронта».

Мессер Райхеля в компании звена поддержки из двух хейнкелей показался на горизонте минут через пятнадцать по прибытии Соколова и Остапчука в обозначенный разведкой район. Обменявшиеся машинами сталинские «соколы», имитировали короткую атаку на численно превосходящего противника с последующим отступлением. Некоторое время остальные немцы следовали за Альбатросом, намереваясь еще раз наподдать неразумным советским пилотам, но спустя несколько минут взяли обратный курс, не рискнув углубляться далеко за линию фронта. Алексей, как и было условлено, ушел вперед, не забывая создавать для телепата из люфтваффе необходимый фон в радиоэфире. Пришлось одновременно выполнять три задачи: слушать мысли Альбатроса и Пашки, повторять маневры напарника и нести всякую правдоподобную чушь по радио. Когда хейнкели легли на обратный курс, Райхель все-таки немного замешкался и в нерешительности сделал небольшой круг, не выпуская, однако, из виду машину Алексея, за штурвалом которой был теперь его товарищ. Но сила азарта и предвкушение легкой победы сделали свое дело. Мессер бросился в преследование. Прицепив на хвост немецкого аса и изо всех сил стараясь думать только по-украински, Паша шел на северо-восток. Спасительный для Альбатроса рубеж линии фронта остался далеко позади, но он уже догонял Остапчука. То, что пришлось выслушать о себе и всех своих родственниках Соколову из слишком громких мыслей Райхеля за неполные пять минут полета, вряд ли кто-нибудь посмел бы повторить при Алексее вслух. Терпение лейтенанта кончилось, и он заложил крутой вираж влево, уйдя в петлю с таким расчетом, чтобы после выхода оказаться у Альбатроса на хвосте. В сознании Алексея разливалась кипящей лавой воспевающая грядущий немецкий триумф чистая и правильная русская речь майора люфтваффе:

«Ну что ж ты все удираешь, сын кавалериста? Батя-то твой посмелей был!»

А Соколов отсчитывал секунды прохождения петли, четко, как в учебке:

«Раз. Два. Три. Четыре. — И перед глазами только бесконечное небо — как там у Толстого? Нет, не до него сейчас, и не Аустерлиц здесь, а кое-что посерьезней. — Пять. Шесть. Альбатросу живым не сесть. Да что ж такое в голову лезет? — И небо с землей меняются местами. Вот они, самые завораживающие секунды падения. — Семь. Восемь. — Мессер чуть правее и сверху. Взгляд Алексея неотрывно приклеился сквозь прицел к вертикальному стабилизатору с хорошо различимой свастикой. — Девять. — Штурвал на себя…»

Прозрение настигло Альбатроса. Всего на мгновение он заметил далеко впереди второй, стремительно уходящий влево, на петлю, ЛаГГ. Когда же Пашка, непосредственно им преследуемый, в свою очередь взял вправо, в голове Теодора Райхеля раздался торжествующий голос Алексея:

«Говорила мне мама: „Учи языки!“ Falcon hört Euch alle!» — и очередь, отягощенная накопившейся яростью последних недель, превратила в труху хвост мессера. Надменный и до сей поры неуязвимый, Альбатрос падал, объятый пламенем.