И в следующий миг распахнул глаза так, что яблоки их чуть было не выскочили из глазниц на подушку. На подушку, которая слишком уж напоминала облако. В наволочке, расшитой ангелочками. Живыми! Весёлыми розовощекими ангелочками. Глумящимися над ним, гвардии майором Александром Твердохлебом, командиром третьего парашютно-десантного батальона, вчера ещё вполне психически здоровым человеком...

      - Подём! - снова раздался за спиной старческий голос.

      И зазвонили где-то вдалеке колокола.

      И невидимый хор затянул: 'На кого ж ты нас, сирот, покинул, Саша?! Только на тебя была надежда наша!'..

      И дружно рассмеялись ангелочки, целя из луков в ошалелые глаза комбата.

      - Ну-ка, вы, нишкните! - шепеляво цыкнул на них старец. - Ишь, развеселились, как бесенята! - и снова пнул майора. - Хватит валяться, соколик залётный, подём!

      Комбат накрепко зажмурился и свернулся калачиком. Чудо-богатырь земли Русской страшился даже представить, куда его поведёт сейчас престарелый санитар. Наверняка на инъекцию галоперидола. В особо прочной на разрыв смирительной рубашке...

      - Не пойду! Я боюсь уколов, - попытался уклониться он.

      - Гы-гы, с тобой не соскучишься! - хихикнул старец. - Да и сам гони кручину, соколом гляди! Ты ведь, считай, своё уже отбоялся...

      Возникла пауза, и лишь невидимый хор голосами кастратов плаксиво затянул а капелла:

      Отлетался сокол ясный, отметался

      Оторвался, отбрехался, отмотался.

      Отгулялся сокол ясный, отсвистелся,

      Опростался, оконфузился, отпелся.

      Отстрелялся сокол ясный, отбомбился...

      Купол не раскрылся - и разбился!

      Ой, горюшко-то, горе! (подхватили тенора)

       Шмякнулся, откинулся, убился...

       Ой, наливай помин души! (проревели баритоны)

       Грохнулся, угробился, зарылся...

       Ой, да все там будем рано или поздно! (добавил оптимизма бас)

      - Чего?! - одними только одеревеневшими губами прошептал комбат. - Кто это отбоялся, опростался и убился?

      - Уж точно не я! - снова развеселился невидимый собеседник.

      - А кто?

      - Да, всяких мы тут повидали, но такого давно не было... Неужто ещё не понял?!

      Комбат понял. Уже понял. Понял всё... Всё, отрезвился! И навеки протрезвился... Но верить в это не хотелось, и он, медленно разворачиваясь и ещё медленнее раскрывая глаза, продолжил бессмысленный диалог:

      - Что здесь происходит, батя?!

      - Да ничего из ряда вон. Встречаем, как положено, никто доселе не жаловался... И давай, это, подём! А то развалился, как на пляже. Чай, тут тебе не Шарм-эль-Шейх, а Царствие небесное!

      - Царствие небесное... - обречённо проговорил комбат. - Сподобился, значит, всё-таки...

      - Да не тужи, соколик! - подмигнул ему плечистый, крепкий ещё седовласый старец в длинном белом хитоне, с массивным золотым крестом на груди, резным посохом в руках и ржавым ключом на власяном пояске. - Могло быть и хуже.

      'Вот уж не знаю, что могло быть хуже смерти, - думал Твердохлеб. - Ах, да, здесь хоть рай, но есть же ещё ад!'...

      Позади старца, выстроившись в две шеренги, над ним глумились ангелочки - посмеивались, потрясали луками, высовывали язычки, сворачивали кукиши. От каждого движения тело, как в гамаке, покачивалось на мягчайшей облачной перине. Панорама окрестностей небесной канцелярии, словно глухой оградой, была забрана насыщенным розоватым маревом, пронизанным молниевидными всполохами. Венчали этот своеобразный забор колоссальные золотые ворота, створки которых, к удивлению комбата, оказались заперты на пудовый навесной замок, более уместный в карцере Бастилии или в зернохранилище какого-нибудь захолустного колхоза 'Стальное вымя Ильича', к тому же такой ржавый, будто пролежал на дне морском со времён воплощения Христова. Хотя, собственно, удивляться нечему - в облаках, как известно, сыро...

      То ли от излишней влаги, то ли от горечи утраты всего, что стало дорогим и близким в оборвавшейся так внезапно жизни, то ли от обиды на судьбу-мерзавку, то ли от чего ещё, но у комбата закололо в области затылка так, будто туда пробрался ёж. Вернее, целый дикобраз.

      - Подём, ты, морда! Кому сказано?! - в манере дореволюционного унтера воскликнул потерявший терпение старец и чувствительно ткнул его посохом в голое колено.

      - Полегче! - буркнул потерпевший и добавил про себя: 'Гляди, понравилось тут быковать!' - И никуда я с тобой не пойду!

      - А тебя, душу забубённую, никто покуда к нам не приглашает, - добавил оптимизма ключник. - Подымайся, личность твою проверять станем. Сорок пять секунд - подём!

       'Ах, вот оно что! - прямо-таки обрадовался комбат. - Значит, 'подём' - это 'подъём', а не 'пойдём'! Уже лучше'...

      Ну, лучше стало или - с точностью до наоборот, вопрос риторический, но дикобраз утихомирился. Рассудок, сделав хоть какой-то здравый вывод, прибавил оборотов и, оценив ситуацию на основе не Бог весть сколь обширного запаса знаний в области религии и культов, подсказал комбату: хватит кочевряжиться, перед тобой не просто дед с ключом, но сам апостол Петр!

      Комбат, как был - в одних трусах, вскочил, по колени провалившись в облачную массу, и вздёрнул судорожно растопыренную кисть к взъерошенной, взмокшей шевелюре.

      - Так точно, товарищ апостол! Виноват, товарищ апостол! Представляюсь по случаю прибытия в рай: гвардии майор Твердохлеб!

      - Ну, вот, другое дело, - самодовольно проворчал старец. - А насчёт рая ты особенно не торопись. Мы не зря тут службу reception блюдём: прибыл, убыл, командировочное предписание, паспорт, таможенная декларация... На то поставлены, чтоб всяких проходимцев гнать взашей. За вами глаз да глаз нужен! Сейчас личность установим, проверим сопроводительные документы, отзывы сослуживцев и соседей соберём, по учётам 'пробьём', с участковым побеседуем, обсудим материалы, вынесем вопрос на голосование, а там уже...

      Он полистал затрёпанный блокнотик, морща при этом нос и шевеля морщинистыми губами. А комбату против воли пригрезился полусонный милицейский околоток. На крыльце перед монструозной двустворчатой дверью, отделанной вагонкой под растрескавшимся лаком, равнодушно покуривает сержант ОМОНа в бронежилете, с укороченным автоматом АКСУ на ремне. Бдительный пенсионер перед походом за картошкой въедливо изучает бородатые анфасы международных террористов, щурящихся с плаката 'Внимание, розыск!', - на рынке, дескать, всякий сброд прижился, глядишь, и эти сыщутся промеж редиской и укропом... Старшина-водитель глухо матерится, безуспешно пытаясь завести столетний УАЗик. Из вонючего 'обезьянника' слёзно просится по малой нужде протрезвевший за ночь и от того присмиревший интеллигент. Вчера он с размахом отпраздновал годовщину Великой Победы родного НИИ над облэнергонадзором, а после распевал на весь трамвай арию Ивана Сусанина из оперы 'Жизнь за царя' и громогласно поздравлял всех женщин мира с наступающим - в наступающем году - праздником 8 Марта. Дежурная смена дружно делает вид, что не слышит стенаний, - в отместку за то, что он, будучи доставлен 'куда следует', грозил нажаловаться лично Генеральному Прокурору и собрать под окнами этого 'бериевского застенка' многомиллионный митинг активистов 'Яблока'. А в насквозь прокуренном кабинете участковых инспекторов, потягивая из захватанных стаканов жалкую пародию на кофе, чинно беседуют апостол Петр и сосед комбата по подъезду, майор милиции Бушкевич.

      - Приводов, выходит, не имел, - черкает в блокнотике святой привратник. - А в быту как? Может, пил, дебоширил, жильцов заливал, писа́л на стенах глупости всякие, пи́сал, опять же, где ни по́падя?

      - Надписи, конечно, есть, но причастность к этому делу означенного Твердохлеба не прослеживается. Сигналов об нём не поступало, - отрицательно качает головой усталый участковый. - Характеризовался в целом положительно. По праздникам, конечно, выпивал... К слову, товарищ апостол, может - по пятьдесят на помин души?