Правда, радость от собственной храбрости и находчивости продлилась недолго. На следующее же утро мать отпросилась с работы и отвезла меня обратно в Красково, под бдительное бабкино око. И запомнилось мне не сочувствие и жалость к старенькой сухонькой бабке и соседям, которые почти до утра искали меня возле станции и по берегам извилистой речки Пехорки, а довольно неприятное открытие, которое пришлось мне сделать в конечном итоге. Открытие это я сделал чуть позже, когда вместо радости по поводу чудесного спасения мать и бабка принялись обсуждать варианты моего наказания – от запрета на встречи с друзьями до полной изоляции дома и перевода документов в другую школу. И даже не это особенно сразило меня, а то, как во время разговора мать и бабка толкали меня одна к другой, повторяя: «Это же твой сын, ты его и забирай, мне он не нужен!», «Это и твой внук, ты его так воспитала, забирай сама!».
Я, конечно, поверил в свою полную ненужность им и впервые понял, что человек на свете одинок. И что для близких я – только объект постоянных поучений и совсем не похож ни на кого из них, кроме, может быть, таинственного отца, так что имею все шансы вырасти таким же ни на что не способным изгоем. Видимо, поэтому отношение к родным, не исключая матери, так и осталось у меня отчужденным и недоверчивым, совсем не таким, каким оно было, к примеру, у Стаса.
Правда, природного моего интереса к людям это происшествие не убавило. Наоборот, постоянно и строго судимый в собственном семействе, я раз и навсегда избавился от привычки кого-то судить и наставлять. Слава богу, в моей профессии эта привычка совершенно излишняя. Люди не перестают притягивать меня такими, какие они есть, со всеми своими грехами и пороками, без которых они были бы пресны и безлики. Я не навязываю людям себя, напротив, я готов часами выслушивать их исповеди при условии полной искренности. Возможно, именно эта черта во мне и привлекает женщин – мое внимание к их внутреннему миру они принимают за другое чувство, а моя боязнь обидеть их заставляет бесконечно затягивать скучные, однообразные связи…
Что же до тех, кого я действительно любил, – они были со мной так недолго, что даже сейчас мне невыносима мысль, что в реку нашей юности никак нельзя окунуться дважды…
Ладно, пусть хотя бы этот коньяк оживит мою горькую память. Наш союз «сердец четырех» состоял из Стаса, жившего в нелепом домике напротив Дома на набережной, и нас – Веньки, Майки и меня, – отторгнутых узким кругом «правительственных детей», живущих в нашем доме.
Венька Ерохин был действительно похож на Есенина, еще не оглушенного сокрушительной славой «московского повесы». Жилось ему нелегко – его вечно шпыняли за то, что он «босяк безродный», «подкидыш» и «не ценит своего счастья». Но ни до него, ни после я не встречал человека, который так умел бы радоваться. Настроение Веньки практически никогда и ни от чего не портилось. Если его не пускали гулять – он радовался тому, что может сидеть дома и придумывать новые сюжеты для наших похождений. Если обзывали «безродным» – радовался, что настоящая его мать, конечно, не такая кислая и унылая, как приемная Валерия Васильевна. Если погода была плохая, Венька с радостью оставался у меня или у Стаса, а когда нас выгоняли из дома – с удовольствием строил в тогда еще заросшем Репинском сквере шалаш. Он радовался, глядя на Майку, и, думаю, больше меня и Стаса любил ее. Любил не для себя, а для нее самой. Мы тогда, конечно, все ходили в атеистах, но Венька действительно любил нас – всех троих – по Библии, как самого себя. Так же, как в себе, ему не все и не всегда в нас нравилось, и так же, как в себя, он в нас верил – верил, что ни один из нашей четверки не предаст ни дружбы, ни любви. Так оно и было до тех пор, пока мы были все вместе. Пока в восемнадцать лет Майка скоропалительно не выскочила замуж за Стаса и столь же скоропалительно не разошлась с ним…
Но это уже другая история. А мы вернемся в нашу девятнадцатую школу и в наш бесшабашный восьмой «А».
Вторым в нашей четверке был, конечно, Стас Долбин. В наше братство «отверженных» попал он, видимо, потому, что в классе его не признали. В нашем восьмом «А», где в основном учились те самые «правительственные» детки, Стас с его крестьянскими корнями, простоватой мамой и непрестижным желтым домишкой, который периодически порывались сносить, оказался даже не белой, а просто туповатой и ограниченной «вороной». И только в нашем «особом» кругу он прижился, только мы ценили его прямоту, необычную физическую выносливость и добрый, простоватый и беззлобный юмор. С нами Стас был именно таким, каким мы его видели. И если бы не Майка, он охотно мирился бы со вторыми ролями. Только ради нее он после восьмого класса перевелся в спортивную школу и почти забросил наше наивное детское братство ради большой спортивной карьеры. А когда понял, что и в спорте не нахватает звезд с неба, пробился на телевидение каскадером, выполняя уникальные трюки, за которыми мы с Венькой следили с замиранием сердца. Именно здесь наконец Стас нашел себя, стал лучшим и все-таки покорил нашу Златовласку. А мы… К тому времени мы все стали соперничать друг с другом и были уже не так близки, как раньше.
После их свадьбы мы отдалились еще сильнее. Не знаю, как Вэн, а я совершенно не воспринимал Майку женой кого-то другого. Или, вернее, не мог воспринимать Майкиного мужа как нашего прежнего Стаса.
Должно быть, с «Есениным» происходило то же самое – он с головой погрузился в учебу и работу. Он окончил Ленинский педагогический, работал учителем в подмосковной школе, где ему дали служебную комнату. Он очень хотел перебраться куда-нибудь от Валерии Васильевны. И наконец ему это удалось. Несколько раз я встречал его имя в газетах. Писали, что он работает над авторской методикой преображения ребенка через Слово, сначала восторгались, потом безжалостно ругали, потом восторгались снова…А год назад однажды я получил приглашение, пришедшее в самый неудачный момент: я как раз собрался лететь в очередную «горячую точку» и уже занес в редакцию сумку с вещами. На глянцевой твердой открытке незнакомым каллиграфическим почерком было выведено: «Уважаемый господин Сотников! Имеем честь пригласить Вас от лица руководства на открытие Центра реабилитации наркозависимых по адресу: Красково, поселок «Звездочка». Надеемся, Вы сумеете отметить в прессе значение этого благотворительного центра под патронажем лично Главы администрации Московской области г. Громова». Под текстом так же каллиграфически было выведено: «Директор Центра Ерохин В.С.»
Я дважды перечитал открытку и хотел уже швырнуть ее в корзину для бумаг, как из селектора над редакционными клетушками раздался бодрый голос Мариши: «Господин Сотников! Командировка отменяется. Нас просят выслать человека для освещения церемонии открытия какого-то моднейшего реабилитационного центра. Директор, кажется, твой друг, так что будь добр, обеспечь нас чем-нибудь «жареным» из наркоманского быта. А в командировку полетит пусть лучше Забродин, у него моджахеды получаются рельефнее. Того и другого срочно жду в кабинете».
И я опять попал в «сети рока», описанные Айрис Мердок, и мне предстояло увидеть Веньку, а значит, и Стаса, и Майку… Даже сейчас мне трудно и страшно вспоминать все, что тогда случилось…
…Резкий стук в дверь прервал мои воспоминания. Я мигом оказался у двери, но вместо долгожданной Бесс, маленькой и беззащитной Бесси, за дверью оказалась совсем не маленькая и уж тем более не беззащитная дежурная администраторша с профессионально-любезным выражением немолодого лица:
– Господин Сотников? Мы очень просили бы вас спуститься и сдать ключи от номера. Мы, к сожалению, считаем нежелательным нахождение гостей в номере после двадцати трех часов. А сейчас уже двадцать два тридцать!
Надо же, как незаметно пролетело время! А мне так не хотелось уходить, ведь Бесс могла позвонить в любое время!
– Не беспокойтесь, господин Сотников, – продолжала администратор, словно читая мои мысли, – оставьте свои координаты, и мы передадим любую информацию на ваше имя. Бумаги можете забрать с собой, у вас еще полчаса времени. И, разумеется, в случае необходимости завтра днем милости просим! А сейчас позвольте проститься.
