Снежная буря воет-свистит с еще большей яростью, с еще большей силой, и в грохоте, словно застучали кастаньеты, опять звучат голоса:

— Он здесь! Он вернулся!

Девушка радостно кивает.

Полицейский и она шагают бок о бок. Девушка живет в оштукатуренном домике на боковой улочке у подножия холма. Там стоит церковь, рядом небольшой сквер, за ним вереница старых домов. Сильные порывы ветра несут с собой много снега. Время от времени мимо проезжают такси с блеклыми фарами. Однако место кажется пустынным, безлюдным, словно тут нет ничего и никого, кроме снега и голосов.

Когда девушка и полицейский стали огибать сквер возле церкви, налетел ветер со снегом, им пришлось остановиться, и тогда в диком хаосе они услыхали пронзительные радостные голоса, похожие на крики чаек:

— Он здесь! Он вернулся!

— Знаете, я очень рада, что он вернулся, — ровным голосом говорит девушка.

— О чем это вы? — нервно переспрашивает полицейский, застыв как вкопанный рядом с ней.

Ветер ослабел, и они двинулись дальше. Когда они идут вдоль забора, им кажется, что двери церкви открыты, и окна тоже открыты, и в диком порыве ветер гонит голоса.

— Удивительно, что церковь бросили открытой! — говорит девушка.

Полицейский опять замер на месте. Он не может говорить.

Так они стоят, прислушиваясь к взывающим из воздуха и из церкви неясным голосам.

— Я слышу смех, — вдруг произносит девушка.

Из церкви доносится басовитый лукавый неумолкающий смех — странные, но явственные звуки.

— Я слышу его!

Полицейский молчит. Он испуган и, словно пес, поджавший хвост, стоит, вслушиваясь в непонятный шум, доносящийся из церкви.

Похоже, ветер разбил одно из окон, и они видят, как он несет клубы снега внутрь, отчего в церкви как будто становилось светлее. Вдруг раздается грохот, вслед за которым слышится фыркающий смех, который ни с чем нельзя спутать. Из-за клубов снега кажется, что в церкви то тут, то там мерцает свет, что по ней летают огромные призраки.

Опять слышится смех, потом яростный шум. Очередной порыв ветра — и с обрывками бумаги, страницами из книг что-то вылетает из черного провала окна, кружится вместе со снегом. Обезумевшей птицей это белое существо взмывает вверх, поднятое ветром, как будто у него крылья, и наконец прибивается к черному дереву. Оказывается, это напрестольная пелена.

Слышится веселая заливистая мелодия. Ветер играет на органных трубах, как на кастрюлях. Обрывки неведомых веселых заливистых мелодий перемежаются взрывами громкого басовитого смеха.

— Вот это да! — восклицает девушка. — Потрясающе. Слышите музыку и смех?

— Я слышу, как играют на органе, — отзывается полицейский.

— А порывы ветра? Пахнет весной. Запах миндаля, вот что это! Потрясающий аромат миндаля. Разве не чудесно?

Девушка торжествующе шагает мимо церкви и приближается к старым домам. Открывает свою калитку.

— Вот я и на месте! — восклицает она после довольно долгого молчания. — Я дома. Большое спасибо, что проводили.

Девушка не сводит взгляда с молодого полицейского. Он белый, как припорошенная снегом стена, и в неясном свете уличного фонаря она прекрасно видит на его лице робость и страх.

— Можно мне погреться? — робко спрашивает он.

Но она понимает, что дрожит он не столько из-за холодного ветра, сколько из-за страха. Из-за смертельного страха.

— Проходите! Если хотите, располагайтесь в гостиной. Только наверх не поднимайтесь, потому что я дома одна. Разожгите в гостиной камин, грейтесь и уходите.

Она покидает его, усадив на большой низкий диван перед камином. Лицо у него бледное и озадаченное. Он провожает ее своими голубыми очами. Поднявшись к себе, девушка запирает дверь.

Утром в студии на втором этаже домика она смотрит на свои картины и смеется. Канарейки щебечут и пронзительно свистят на солнышке, выглянувшем после бури. Холодный снег за окном нетронуто чист, и из-за его белизны кажется, что солнце светит ярче.

Девушка смотрит на свои картины и фыркает, до того комично они выглядят. Неожиданно до нее дошло, насколько они нелепы. Но все же ей нравится глядеть на них, несмотря на их гротескный вид. Особенно нелеп автопортрет — красивые каштановые волосы, приоткрытый кроличий ротик и растерянные бессмысленные кроличьи глаза. Она смотрит на нарисованное лицо и смеется долгим переливчатым смехом, пока канарейки, тускло-желтые, словно поблекшие нарциссы, чуть не сходят с ума, стараясь своим пением заглушить ее смех. Нескончаемый переливчатый смех девушки, удивительно громкий, разносится по всему дому.

Экономка, молодая, очень приличная женщина с печальным выцветшим лицом (почти все граждане Англии в высшей степени приличные, ведь быть в высшей степени приличным — это типичная английская болезнь), недоумевающе нахмурившись, входит в комнату.

— Мисс Джеймс, вы меня звали? — громко спрашивает она.

— Нет-нет. Не звала. Не кричите, я хорошо вас слышу.

Экономка подняла на нее глаза.

— Вам известно, что в гостиной молодой человек?

— Нет. Неужели! — восклицает девушка. — Ах, это молодой полицейский? Я и забыла о нем. Впустила его переждать метель и погреться. Он еще не ушел?

— Нет, мисс Джеймс.

— Потрясающе! А который час? Без пятнадцати девять! Почему же он не ушел, когда согрелся? Полагаю, надо пойти и объясниться с ним.

— Он говорит, что хромает, — громко, с осуждением произносит экономка.

— Хромает? Потрясающе. Но вечером он не хромал. Только не кричите. Я хорошо слышу.

— Мисс Джеймс, мистер Марчбэнкс придет к завтраку? — с еще большим осуждением спрашивает экономка.

— Не знаю. Но я спущусь вниз, как только приведу себя в порядок. Спущусь через минуту — надо взглянуть на полицейского. Странно, что он еще тут.

Она усаживается на солнышке, у окошка, чтобы подумать. Она смотрит на снег, на голые фиолетовые деревья. Воздух кажется ей разреженным и не похожим на обычный. Неожиданно весь мир переменился, словно лопнула кожа, наружный покров, словно старое залатанное лондонское небо разорвалось и завернулось, как старая кожа, съежилось, и под ним оказалось новенькое голубое небо.

«Это потрясающе! — мысленно говорит девушка. — Я в самом деле видела лицо. Удивительное лицо! Никогда его не забуду. И смех! Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Наверняка, это он. И мне нравится, что он смеется последним. Он потрясающий! Наверно, это здорово, смеяться последним. Чудесное существо! Так и буду его называть, существом. Ведь он не совсем человек.

Как это мило с его стороны — вернуться и тотчас изменить весь мир! Действительно потрясающе! Интересно, Марчбэнкс тоже стал другим? Но Марчбэнкс его не видел. Правда, он слышал его. Интересно, это тоже подействовало? — очень интересно!»

Девушка задумалась о Марчбэнксе. Они были большими друзьями. Уже почти два года. Но не любовниками. Любовниками они не были. Только друзьями.

Если уж на то пошло, она знала, что влюблена в него: эта любовь сидела у нее в голове. Но теперь ее забавляло, что она настолько влюблена в него — умом. Жизнь вообще состоит из сплошных нелепиц.

Теперь она и он виделись ей смешной парой. У него, как это ни странно, ужасно серьезное отношение к жизни, в первую очередь к собственной жизни. А ею движет страстное желание спасти его от него самого. Вот нелепость! Она решила, что должна спасти его, и поэтому была страстно в него влюблена. Надо же придумать такое: спасать его от него самого.

Нелепость! Нелепость! Нелепость! Едва она увидела смеющегося мужчину в остролистнике — какой же у него потрясающий, необыкновенный смех! — вмиг поняла абсурдность своего поведения. Это правда: она поняла свою фантастическую глупость — спасать человека от него же самого! Зачем кого-то спасать? Фантастическая глупость! Гораздо милосерднее и естественней дать человеку возможность найти свою гибель, раз ему этого хочется. Вечные муки несравнимо притягательнее спасения, и большинство людей предпочло бы их.