По улице Шмидта шли автобусы. Они виднелись только на половину окна, верхняя часть дверей и крыша, будто кузова сами двигались, без колес. Двери открывались, люди выдавливались из них, как паста из тюбика, и впадали в общий поток, который нес их по виадуку к порту, постепенно приближая, расцвечивая в плащи, куртки, косынки, и когда они появлялись из проходной, это уже отдельные люди были, разные, видимые в деталях — до выражения лиц и цвета губной помады. Но общее что-то в них оставалось. Город еще присутствовал в них. Черта, которую они пересекли, еще не стерла с их лиц прежних забот, тревог и радостей. Эти новые лица из-за границы порта особенно Веню интересовали и привлекали, потому что потом, когда он встретится с ними уже как с работниками порта, они будут погружены в дела и обязанности своей второй, иной половины жизни, станут людьми, занимающими свои должности, чьи поступки и мысли будут определены интересами пользы и преуспевания их здешнего существования.
Приток людей через проходную уменьшился. Порт словно глубокий вдох сделал, втянув в себя свежую смену, и теперь задержал на минуту дыхание, ожидая, пока все они дойдут до своих мест непрерывного производства, чтобы потом резко выдохнуть отработавших, усталых и послать их набираться свежих сил.
Погода менялась, ветер стал задувать с моря. Северный ветер не сулил в эту пору хорошей погоды. Где-то там, за Тюва-губой, невидимый циклон уже готовил похолодание, сбивал вместе снежные тучи, раскручивал ветра, а здесь еще было тепло, солнышко светило над заливом. В устойчивый запах рыбы вмешивался чистый древесный воздух бондарного хозяйства, лесопилки; тонкая свежая струя его шла от близкого лесочка.
Веня развернулся и не спеша пошел по этой струйке. А те, кто отработал, быстро пройдя по гулким коридорам, отбивали дробь на ступеньках лестниц, растягивали дверные пружины, и двери уже не успевали закрываться, только мелко ходили в петлях, словно веером обмахивая спины спешащих людей.
Порт живет. Люди питают его своей энергией, и он богатеет, насыщается, строит новые причалы, покупает новые краны и супертраулеры. И такой он уже сложный, большой, многопричальный, что для жизни ему нужны собственные законы, которым должны подчиняться все, кого он кормит. Да и люди уже не способны жить без него, и даже получив временно вольную и вырвавшись на свободу, они не могут избежать его влияния. Дела семейные, отпуска, жилье, бюджет, отдых — во всем он главный участник и советчик. Наверное, только в любовь он еще не проник.
Эти мысли не впервой приходили Вене на ум, пока он шел к своему лесочку, двигаясь против людского потока.
За то время, что Веня провел в порту, много у него знакомых появилось. Чтобы мореходку закончить — надо пять лет. А Веня на флоте — в три раза дольше. Немудрено, что его ровесники и капитанами стали, и механиками, и в разных береговых службах осели.
С ним часто здоровались. Одни безучастно, в ответ на его приветствие, — уже забыть успели, другие приветливо, с каким-то радостным удивлением на лице, словно довольны были, что он все еще в порту и вышел, как бывало, их проведать.
У служивых людей память короткая. Она для них — обуза, мешающая подниматься по этажам. Он и сам иной раз не очень старался попадаться на глаза, сходил с дороги, когда навстречу ему двигался какой-нибудь давний его знакомый в фуражке с золотым околышем и с четырьмя лычками на форменной тужурке. Другие они стали люди, ответственностью облечены, положением и властью, осуществляющей порядок в порту, тот порядок, в который он не вписывался. И потому Веня не винил их шибко, просто остерегался, да и совесть их оберегал, потому что при общении с ним она должна работать «на раздрай».
Таких людей он еще издали узнавать научился. Еще он заметил, что как только поднялся человек вверх на несколько ступенек, сразу начинает у него походка меняться. Даже если ростом не выдался и собой щуплый, все равно шаг у него делается большой, носок наружу развернут и корпус двигается как в строю: правая рука, левая нога.
Как раз и шел сейчас навстречу такой походкой Лешка Крант. Папка под мышкой, фуражка с высокой тульей, туфли на высоком каблуке, и сам он — весь вверх устремленный. Но устремление его было напрасным, папка тут ничего не доказывала.
Веня перешел через пути, под навес к пилораме подался и в тень встал, чтобы не очень светиться. Кранта он давно знал. Тот, как и Веня, пришел на флот из деревни. Но и тогда уже, будучи человеком дальновидным, поступил вначале в школу, которая готовила матросов и мотористов. Находилась она в самом большом и красивом здании города, в том доме с башенкой, который из порта виден, — в Междурейсовом доме рыбака.
Прямо оттуда шагнул Леша Крант, молодым и зеленым, на старый паровичок «Мезень», где Веня прочно обосновался кочегаром на весь срок стоянки. Шустрый был парнишка, настырный; любознательность свою, как хобот, во все дырки просовывал. Веня опекал его, отвечал на многие вопросы — то, что от Леши требовали, он тогда уже знал убедительно. А тот все спрашивал. Для простоты он любую железку называл поначалу «крантом». Бывало, стоит с чем-то в руках, дождется, пока Веня уголек подломает, и сует ему под нос: «А эти вот кранты — куды?» За то его «крантом» и прозвали. Веня объяснял ему — «куды», показывал, и тот уже вроде бы осваиваться начал и со временем неплохим специалистом обещал стать, и стал бы, наверное, да Веню с парохода выгнали. Как-то дал механик Леше задание — насос перебрать. Тот пыхтел целый день, ни к кому не обращался, навыки свои демонстрировал. Собрал. Да, видно, шпонку на место не посадил. Стали насос опробовать — загрохотал он, затрясся, шпонка под крылатку влетела, и лопасти на ней — как корова языком слизнула. Механик Лешу кроет на чем свет стоит, шпонку с лопастями ему под нос сует. А тот не будь дураком и скажи: «Энту вот хреновину Венька-капитан ставил».
Сам же Крант над ним потом и смеялся; встретил и спрашивает: «Что, знаешь теперь, куда шпонку ставят? Ничо, тебе один хрен, где в дерме ковыряться, а у меня дорога другая… На вот!» — и протянул Вене пятьдесят рублей старыми — для возмещения морального ущерба.
Веня кепку ему надвинул на нос, дал сзади пенделя и посмотрел, как Леша «слепого изображает»… Не упал…
Леша Крант вышел к Вене на траверс, но к проходной не пошел, решительно свернул к причалам больших судов.
Веня не торопился. Он любил древесную пыльцу. Она покрывала здесь почву легкой изморозью, серебрила следы и придавала земле девственный нетронутый вид. Дальше под навесом, в большой правильной пирамиде, опилки были крупнее, и ветер, задувая туда, шевелил их — словно близкая поземка уже посылала о себе напоминание. Вдыхая терпкий запах древесины, Веня слушал, как поет пила, вгрызаясь в привозное дерево, и старался угадать, откуда оно прибыло. Знал: если из его родных мест — он это почувствует. Так уже бывало раньше.
Но что-то мешало ему настроиться. Оглядев иссякающий людской поток, он различил, как от проходной слаженно, скорым шагом шли двое в стального цвета шинелях.
На Вене был ватник, довольно чистый, хотя и не новый; черные брюки от робы аккуратно заправлены в хорошо промазанные кирзовые сапоги; ворот грубого свитера подпирал рыжеватую бородку — от нормального при деле моряка он ничем не отличался. Но что-то его беспокоило, а он привык своим чувствам доверять. Застоялся он здесь, очевидно, пора к родным причалам подаваться, лесочек подождет.
Лесок этот Вене Космонавт подарил. Густой, настоящий, без тропинок и скамеек: шесть соток, не более. Находился он за хорошим проволочным заборчиком и для прогулок не был предусмотрен. Да и кому в порту прогуливаться? Работать надо, делом заниматься. Появился лесок неожиданно, словно в сказке по щучьему велению.
Веня порт тогда еще неважно знал. Не территорию, нет — законы и повеления, по которым порт жил. Но смысл того, что происходило в порту, интересовал его очень, и он пытался доискиваться до причин, которыми определялись те или иные распоряжения сверху. И некоторые непонятные — на первый взгляд — вещи для него уже были ясны. Если видел он, что зашустрили к свалке грузовики и стали краешек ее подкапывать, увозя железо и разный металлический хлам. — значит, какой-то из флотов в этом квартале не выполнил план по металлолому; готовят на причале площадку, мостики укладывают, навалили кучу брезента — опять подвела железная дорога, нет вагонов для разгрузки, и начальство решило устроить здесь перевалочную базу. Или вдруг тральщики, ломая график, в суете и бестолочи, недостояв положенных дней, уходят на промысел, наспех затоварившись, — значит, близко заловилась рыба и надо хватать ее, пока не поздно, а то уплывет. «Кампании» разные он тоже научился угадывать: по сбору макулатуры, экономии горючего, благоустройству порта и самую для него близкую, родную, которую он назвал «Выведем бичей на флоте!»
