И кто бы мог подумать? — мне этого в жизни не понять — радиограмм этих я жду больше всего на свете.

Да, не зря парни улыбались и перемигивались, ожидая перемен — жизнь действительно вышла на новый уровень. Я понимал, какие это принесет осложнения тем, кто со мной в контакте, и заранее всех предупредил. Но это не помогло. Прихватить на судне всегда можно, а тем более если еще и нужно.

Кипятильники теперь бурлили в каждой каюте. Свет вырубался, меня дергали и днем и ночью.

— Когда это прекратится! — возмущался старпом. — Есть на судне электрослужба?

— Есть! — ответил я.

Пошел по каютам и набрал кипятильников полную охапку. Матросы старпому пожаловались, и он к старшему с претензией:

— Что это Обиходов своевольничает? Гегемонов оставил без каютного чая.

И тут старший — вот уж не ожидал от него — старпому разъяснил:

— Пользоваться кипятильниками запрещено по технике безопасности.

Вечером Сергеича вызвал капитан и потребовал на меня рапорт. Старший сказал, что не видит оснований, и хотел объясниться, но говорить ему не дали. Утром дед приказал наладить систему «Ноксов», которая не работала из-за отсутствия запасных деталей. И старший каждый день теперь, облачившись в робу, пропадал в тоннеле труб, где стояли датчики. Садился в тележку на дне тоннеля и, оттолкнувшись, исчезал с глаз долой до самого обеда — пытался что-то смастерить из сгнивших остатков. Тоннель — не лучшее место для работы: сквозняк, холодина, теснота, солярка по днищу гуляет, работать приходится лежа. А главное — бесполезно, все точки все равно не наладишь. Старший простудился, по телу пошли нарывы. Лицо осунулось, стало резким, злым — больно на него смотреть было.

Я предложил ему помочь, но он грубо обрезал:

— Не лезь!

И, закусив удила, продолжал свои поездки.

На Димыча тоже давили, призывая фиксировать мои упущения по вахте, но он только посмеивался. Дед стал с ним строго официален, прихватил за грязный трап, за «кофе-тайм», за шлюпочную лебедку. И все-таки вывел его из терпения. Димыч выбрал момент, когда они вдвоем остались в центральном посту, и вразумительно ему растолковал, что жаловаться, писать про пьянку он не будет, но если придирки не прекратятся, он поговорит с дедом, как мужчина с мужчиной, ему, мол, не привыкать. Дед поверил ему, засопел, налился краснотой и так хряснул железной дверью, что сработал датчик пожарной сигнализации.

Меня срочно вызвали на мостик, и я, оставив на мачте недоделанную люстру, спустился с верхотуры и пошел.

— Пока вас дождешься, — судно сгорит, — встретил меня третий штурман.

Высокий, упитанный, в фирменной рубашке и джинсах, туго обтягивающих плотный зад, он по-хозяйски вышагивал у стекла.

Раньше у нас с ним была стихийная неприязнь. Теперь он получил на нее официальное право и не упускал возможности этим воспользоваться, — видел же, шельма, что я на мачте сижу.

— Сработал пятый луч. Быстро выяснить и доложить, — интонационно подражая капитану, распорядился он.

— Пятый луч — это ЦПУ. Позвони, там скажут. Ложное срабатывание, — ответил я.

— Не позвони, а позвоните, — отчеканил он и твердо посмотрел на меня: — Вам что, не понятно распоряжение? Идите и выполняйте!

Без капитана на мосту он королем себя чувствует. Уселся в кресло-вертушку, развалился, взял с подоконника недопитую чашку.

— И что за моряк нынче пошел? — обратился он к Гоше Парижанину. — Никакой субординации!

Гоша животом навалился на колонку авторулевого, рукой щеку подпер, мотивчик какой-то мурлычет. Не очень-то он реагирует на слова начальника.

Я открыл дверь, набрал побольше воздуха и как гаркну через плечо:

— Капитан идет!

Штурман подскочил с кресла, будто встрепанный кот. Брызги кофе до самого стекла долетели, и чашка по палубе покатилась.

Я пошел вниз, в машину, не очень торопясь. Гоша сверху меня догнал с чашками в руках, веселый.

— Ты осторожней шути, заикой сделаешь человека, — засмеялся он на ходу и побежал на свою палубу.

Трепета перед начальником он не испытывает, это так, но посуду все же за ним моет, хоть и Парижанин.

Лучше бы его просто Французом назвать, потому что в Париже он не был, но во Франции точно, работал. На базе, на «Рыбном заливе». Толя мне сказал, а потом я уже сам услышал в подробностях. Что ни говори, а возможности у этого флота обширные. Шутка ли, полгода прожить во Франции. Гоша любит рассказывать про ту красивую жизнь. Так, примерно:

«Мы в Булоне стояли, на берегу Биская. Хорошо! Числишься в море, а стоишь на берегу. Где еще так повезет. Их суда гребут селедку в прибрежье и нас снабжают. Ну, а мы стараемся, месим ее почем зря. Рыбы навалом, берем по потребности, пресервы гоним по пятнадцать тысяч. Часть в уплату, остальное себе. Вечером кино смотрим. Спокойно, не качает, тепло, пай лохматим — будь здоров! Живем, как в сказке. Так бы и дальше было, если бы не французы. Ушлые они, не любят, когда у нас все спокойно. Вначале что? — у нас иллюминаторы как раз супротив причала, ну просто вровень. Они по нему гуляют и — вот же любопытные! — стали через них с нами общаться. А на базе не как здесь — рыбаков половина, сознательности ни на грош. Стали чейнч крутить, кто сигаретами обменяется, кто значками, сувенирами. Сказано — нельзя, не понимают. Ну тут еще ничего, наши быстро нашли выход — на иллюминаторы решетки наварили, узкие, чтобы рука не пролезла. Вроде бы опять все нормально. А тем неймется, скучная жизнь, видать, заняться нечем. Мы для них, как развлечение, не понимают, что мы работать пришли. Ходят по причалу, на нашу базу глазеют. Смотри, не жалко. Но они ведь что? — написали в своей газете статью. Работа, мол, сотрудничество — все это отразили, а в конце ехидный вопрос: «Почему их, нас то есть, на берег не выпускают?» Кто их просил? Будто за язык тянут. Какое ихнее собачье дело? Им невдомек, что нас орава двести с лишним, попробуй, выпусти! Все может получиться. Но они настырные оказались, до консула нашего дошли, дескать, хотим контакту. Ну, и нам уже ничего делать не оставалось, как их принять. Устроили экскурсию. Да еще какую! — тридцать девочек из медучилища. Ну праздник, никакого кино не надо! Такие все симпатичные, глазастые, бойкие, мы их прямо съели всех глазами, когда они по трапу поднимались. Первый помощник встретил их с улыбкой, радушно, как полагается, провел по пароходу, все показал. Он нас заранее предупредил, чтобы ближе трех метров к ним не подходили, мало ли что? Ну, и мы их сопровождаем взглядами, облизываемся. Экскурсией они очень довольны остались, а после собрались на вертолетке и попросили разрешения перекусить, наверное, сразу после занятий пришли, дома не успели.

Они хозяйственные, эти француженки. Быстренько стол накрыли на щите от пинг-понга. Все у них с собой оказалось: и скатерка бумажная, и закуски, и бутылки, даже стаканчики, брезговали, что ли, из наших пить. Красиво все разместили, они это умеют, их в школе учат, и стали нас зазывать. А мы стоим в кружок, обступили и не подходим. Смешной они народ, не понимают, что им же хуже будет! Мы уже четыре месяца в море, если по каютам пойдет веселье — не соберешь. Да и не ясно еще, мужиков, правда, с ними не было, но и без них можно конфликт спровоцировать, они это умеют. Потом доказывай, что сами хотели. Может, они специально таких хорошеньких подобрали? Стали сами закусывать, из стаканчиков пить и все нас жестами приглашают, заманивают. Они не знают, конечно, что у нас сухой закон на судне и до конца работы еще два месяца. Кому охота раньше времени домой ехать от такого пая. Помполит нам твердо обещал, что если кто-то подойдет, соблазнится, то на судне останется максимум двадцать четыре часа, а потом уже дома будет закусывать. В общем, проявили мы сознательность, марку выдержали, ни один не сорвался.

Они какие-то чокнутые оказались, минут пятнадцать посидели у стола и ушли, все оставили. А на другой день пришел на судно консул, принес газету и показал, как они об экскурсии отзываются! За наш теплый прием они нас оскорбили в самое сердце: там в конце высказано предположение, что на судне работают или заключенные, или импотенты. Правда, может, мы и сами в какой-то степени дали этому повод: у нас, как обычно в длинном рейсе, полкоманды постриглось наголо. Консул про это знать не хотел, за нас обиделся и велел продолжать контакт. Мы-то понимали, что пользы от этого не будет, но против начальства не попрешь, тем более за границей.