Литмир - Электронная Библиотека

Друзья «цыгана», которые приехали с ним из Саранска и были эрзянами, пошли в кочелаевскую гостиницу. Миколь сказал, что останется ночевать у родных, и вот остался. Понятно, он их обманул. Трофим с Миколем сдружились в тюрьме. И в Вармазейку он, возможно, не попал бы, если не Зина. Она недавно, обнимаясь с ним в постели, говорила, что на Масленицу поедет к родителям. До праздника оставалось всего три дня. Кто знает, может, и раньше встретятся. Женщин не поймешь — у них семь пятниц на неделе. Они как птицы: глядишь, только еще сидели на проводах, потом раз — и вспорхнули в небо. Поэтому и Нарваткин остался в Вармазейке. Других дел у него не предвиделось. Думали в колхозе отремонтировать бороны, но им эту работу не дали.

Весь день дом у Рузавина был на замке. От безделья Миколь шлялся у колхозной мастерской. Наконец-то не выдержал и захотел встретиться с Зиной. Поинтересовался у механизатора, ремонтировавшего трактор, как ее найти. Тот окинул его пристальным взглядом, с хрипотой сказал:

— Дом отсюда далековато будет, у самого клуба… Ты в конюховку зайди, дед Эмель, наверно, там…

Действительно, отец Зины будто ждал его. Но разговор не клеился — трепать языком желания у старика не было: как-никак породистых лошадей сторожил. «Цыган» (так представил себя Нарваткин) зря не будет слоняться около конюшни — дела его «известные».

На лице старика Миколь уловил знакомые черты, которые видел и у Зины. Когда та щурила глаза, вдоль носа собирались морщинки. Похожие на те узоры, которые бывают в холодную зиму на окнах.

Они похожи на стежки-дорожки, которые он прошагал в нелегкой жизни. Нарваткин иногда и сам не знал, куда они его заводили. Иногда за год пять мест менял, а душа все равно не успокаивалась. Все искал чего-то неизведанного.

Миколь рос в детском доме. Видел много несправедливости, с которой не смирялся. Из-за этого однажды и попал в беду. Это было на одной из строек Саранска, где он работал каменщиком. Если правду сказать, выручал не себя, а незнакомого парня. Тот только что вышел из будки, где раздавали зарплату. Вдруг перед ним встали двое примерно его возраста. Ухмыляются, в руках тяжелые палки. Ждали, конечно же, его. Тогда, говорили, в городе шаталось много шпаны. Видимо, и эти входили в одну из шаек. Они схватили кассира за ворот и стали требовать деньги. Миколь остановил растворомешалку и решил выяснить отношения.

Один из парней с лицом, похожим на решето, резко двинулся навстречу:

— Ты что, решил друга выручить?

— А вы что к нему пристали? Оставьте его!

— Если пристаем, значит, по делу. Долг не заплатил. А ты иди, откуда пришел. Сами как-нибудь разберемся. Понял?

Он вдруг выхватил из кармана нож и стал делать резкие движения.

— Иди сюда, справедливый!

Миколь посмотрел вокруг — друзей близко не было: шел обеденный перерыв. Вспомнил о ломе, который лежал под плитой. Шагнул к ней, достал его и замахнулся на непрошеных гостей. Уже потом, на суде, ему напомнили, что одного он оставил без трех ребер…

Конечно, Нарваткину и самому досталось. Два зуба выбили, губы разбили, бока помяли.

Три недели лежал Миколь в больнице. Несколько раз приходил к нему следователь. Спрашивал, как подрались, почему. И что думаете? Так дело повернул — сам, говорит, полез, никто тебя не трогал. Не выручил и кассир, побоялся, видать, что отплатят злом. И пришлось сесть Миколю в тюрьму.

Знал он свою цену: высок, статен, профессий не сосчитать — и столяр, и слесарь, и шофер, и сварщик — нигде не пропадет. Не зря друзья, с кем он вчера приехал из Саранска зарабатывать деньги, сказали ему: «Ты, Миколь, мастеровой, будь нашим бригадиром». Выходит, теперь он — «предводитель цыган».

Цыганом стал вот как. Прошлым летом с теми же друзьями заглянули в один колхоз просить работу — там им отказали. Денег, говорят, много просите. Вот работали у нас цыгане — бороны ремонтировали, только две тысячи взяли.

«Хорошо, — подумал тогда Нарваткин, — и мы превратимся в «цыган». И уже в другом хозяйстве зарекомендовали себя «степными друзьями». За неделю по тысяче положили в карманы. Нет, не украли — побелили две фермы — и все заботы. Словно сельчане сами не могут опрыскивать стены…

«Цыганами» пришли и в Вармазейку. Слегка изменили речь — их не узнали. Да и обликом они были похожи на цыган. Миколь хотел сказать правду о себе отцу Зины, когда заходил в конюховку, но тот и не стал с ним разговаривать. Снова пришлось врать: дом, мол, хочет здесь купить, сесть за трактор. А почему бы и не так? Когда жил в детдоме, он любил работать в поле.

Нарваткин не гонялся за рублем. Что накопит — по ветру пускал. Друзья увертливее: машины есть, в квартирах паласы, ковры. Деньги имеют… Миколь по этому случаю смеялся над ними. Ценой счастья он считал не ковры и червонцы, а вольную жизнь.

«Стремись по небу летать», — когда-то учили его в тюрьме. Оттуда, конечно, не улетишь — крылья обрежут. Здесь, на воле, он сам себе хозяин. Чуть не во всех районах у Миколя были дети. Потом уже понял: как не стремись оторваться от земли — выше ушей не прыгнешь. Иногда в постели у какой-нибудь молодухи задумается о будущем — и не по себе станет. Как без своего гнезда жить? Ведь не юнец уже — недавно тридцать пять стукнуло!

И вот сегодняшним вечером попал к Рузавину. За столом сидели вдвоем. Роза, жена Трофима, находилась в другой комнате. Дважды только выходила: когда собирала стол и заносила дрова. В разговор не вмешивалась. О чем будет говорить, если гостя видит впервые? Мужики опорожнили две бутылки. Хозяин зашел к жене, что-то сказал ей, та запротестовала… Миколь догадался: друг снова просит горькую. Только где ее возьмешь — ночью магазин закрыт.

Посидели, вышли на крыльцо. Нарваткин пытался прикурить, но сильный ветер тушил спички. Оба были без теплой одежды, но все равно не чувствовали холода — водка сильнее любой стужи.

— Эх, вот где пустая голова! — неожиданно крикнул Трофим и тихонько стукнул себя кулаком по лбу. — Бутылку найдем, стоит только сбегать.

— Обмотанная голова как на это посмотрит? — Миколь повернулся в сторону открытой двери: вдруг вспомнил о хозяйке.

— Мы на том же месте ее и тяпнем.

— Тогда дуй, как на крыльях! — потребовал гость.

Бутылку Трофим недавно спрятал в конюшне. Тогда они резали жеребца, который сломал ногу. Резали впятером, бутылок же было шесть. Спьяну друзья и не заметили, как он одну засунул в сено. «Когда-нибудь пригодится», — подумал он тогда.

Когда возвращались домой, Олег Вармаськин, которого тремя бутылками не свалишь, хотел сделать «ревизию» — куда, мол, делась шестая. Не хватает, говорит, считал…

Друзья стали смеяться:

«Вот к чему голод приведет…»

А дело было так. Сторож, дед Эмель, хотел сварить им селянку, но друзья отмахнулись. Конину, говорят, пусть жуют татары. Старик молча наполнил в ведра печенку, легкие и отправился в конюховку. А тушу подняли на машину и отправили на колбасу.

… Когда подошли к конюшне, на улице потемнело. Открыли ворота, зашли внутрь. Пахло навозом и сухим сеном. Лошади дремали. Трофим принес откуда-то легкую лестницу, поставил около навеса, тихо сказал Миколю, чтобы тот поднимался за ним.

Под навесом лежала овсяная солома и гороховая труха.

— Эка, вот где поспать бы — барское место! Если есть шуба, здесь зимой не замерзнешь, — сказал Нарваткин.

Трофим протянул ему спрятанную бутылку, вынул из кармана огурец, хлеб и стакан, которые были завернуты в газету, сел на четвереньки, хотел налить.

— Не торопись, нас кнутом не подгоняют, успеем, — остановил друга городской товарищ. Поправил под шапкой кудрявые черные волосы, продолжил:

— Какие у тебя дела, говори же, год тебя не видел, возможно изменился…

— Дела как в бане камни: накалишь, брызнешь водой — зашипят. Не раскалишь — хоть бочку лей, все равно без пара останешься, — издалека начал Рузавин, словно этим хотел дать понять: «Зачем попусту трепаться, тебе не все ли равно, как живу».

6
{"b":"246939","o":1}