Болгарский кооператив вспомнился Вечканову не зря. В этом году у них в колхозе хотят посадить огурцы и сладкий перец. Огурцы выращивать научились, а вот с перцем проблемы. Выйдет из больницы агроном, с засученными руками возьмутся за новое дело. Это он зимой изъявил желание посадить овощи. Да и в самом деле, почему бы не отвести гектаров шесть под помидоры и перец? Их хоть на базар вези, хоть в магазин. С руками оторвут.

Навещать Комзолова Иван Дмитриевич заходил и вчера. Заходил не один — с новым зоотехником, Игорем Буйновым. Павла Ивановича неделю уже выпускают на улицу. Вечером тоже разговаривал с ним около больничного крыльца. Агроном вновь начал свое:

— Как там, мужики, наша Вармазейка, рассказывайте.

— Как сказать, Павел Иванович… Село на месте, да и сами, как видишь, никуда не делись.

Вечканов хотел, чтобы разговор шел в шутливом тоне. Комзолов, видимо, это понял по-другому. После недолгого молчания произнес:

— Я о другом хотел спросить? Где лошадей держите? Все по чужим дворам?

Пришлось объяснить, что и как. Недавно они с одного двора бычков отвезли на мясокомбинат. Лошадей вместо них поместили. Кормов достаточно и есть кому за ними ухаживать.

— А моего соседа, деда Эмеля, не сместили с работы, все сторожит?

Вечканов молчал. Что переживать о старике, который даже пожара не заметил? Хорошо, что он от суда его выручил. Всю вину хотели ему приписать. Потом, правда, в райкоме на него, председателя, косо смотрели. Как не смотреть, если целая конюшня лошадей чуть в небо не ушла. В правлении многие были против — говорили, зачем они нам, и технику некуда девать… Техники, конечно, в колхозе хватает, но и гнедые не помешают.

Как пахать огороды? Большие тракторы на них не загонишь, а малой техники нет: заводы не выпускают. Только на лошадях. Или же вывезти с ферм навоз. Фермы в Вармазейке старые, туда машины не заедут. Вновь в телегу придется коней запрячь.

Раньше человека без лошади и не считали хозяином. Какой, говорят, он хозяин — ни рыба, ни мясо…

Мальчишкой Иван Дмитриевич любил ездить верхом. Садился на лошадь, подтягивал узду — и мчался так, что ветру не догнать. Каждое лето, в каникулы, вместе со взрослыми на лошади возил зерно, сено, солому, с друзьями ходил в ночное. У Суры отпускали лошадей на зеленую травку, сами начинали печь в золе картошку. Вкус посыпанных солью картофелин он помнит до сих пор.

После еды ложились на луг и смотрели в темно-синее небо, откуда звезды сыпались бисером. Казалось, это не звезды мигают — огромная сказочная небесная птица роняет свои перья.

Больше тридцати лет кануло в Лету. Большая это река — не достанешь из нее счастливое детство, не вернешь прежние песни. Вот почему лесник Пичинкин сказал, как отрезал: у каждого времени — своя цена…

Как не своя, вон и новая весна уже прислоняется к двери. А он, председатель, все о рубке леса размышляет… Опоздал!

Дорога пошла вдоль Суры. Река до сих пор не показывала себя, только немного подтаял снег, который блестел, как дно широкой миски, под мигающим солнцем. Не лед — чистое стекло. Поэтому на него лес смотрел, словно свою красоту хотел увидеть. Поди разбери, о чем лес мечтает. Улыбаться не улыбается, но и не грустит.

Сосны зеленели, березы, словно невесты перед сватаньем, показали из-за деревьев стройные талии и вновь стыдливо прятались. Надолго ли? Весна не будет ждать, когда покажут наряды — каждый день на вес золота.

«Как не на вес золота, — все еще думал Иван Дмитриевич, — скоро уж бороновать выйдем…»

Жаль только, что не все тракторы готовы. Варакин Федор к нему жаловаться заходил: в «Сельхозтехнике» ни одного мотора нет. Обещали привезти из Саранска, только до сих пор всё везут. Прав Варакин: почему у себя в хозяйстве не ремонтировать технику, если толковые люди в мастерской?

Варакин каждый шаг измеряет деньгами. Да и в самом деле, кто будет бесплатно работать? Прошли те времена, когда за галочки горбатились. Нынешнего сельчанина не обманешь — умеет считать. Считать-то считает, но чаще свое. Начнется посевная, выйдут в одно поле человек десять, посеют семена и — домой… А что выйдет из земли, уже не их забота. Почему? Какой урожай не получай — от этого не зависит зарплата. Зерно, смотришь, еще не поспело — деньги уже у тех, кто сеял. Придет лето, колхоз продаст государству, а вырученного — кошкины слезы… Вновь придется в госбанке занимать. Под проценты…

«Почему люди никак не радеют за общее дело? — размышлял Вечканов. — Может, потому, что дела-то общие, а выращенное — чье-то. Кричим только, что в стране всё наше! В прошлом году осенью больше половины картошки осталось не вырытой — техника из-за дождей не могла в поле выйти. Отдали бы сельским жителям — с утра до вечера копались в грязи, но все равно картошку собрали. А тут под снег оставили. Это, говорят, общее добро, не наше».

Иван Дмитриевич хотел тогда по-другому поступить, но из Кочелая прислали «ревизора». Приехал с ноготь ростом инструктор, начал под носом у Вечканова пальцем тыкать: сам, говорит, друг, открываешь себе тюремные двери…

Создать арендные звенья — вот где выход! Выдели человеку поле — пусть трудится, сколько хочет выращивает и что ему нравится. Хоть зерно посеет, хоть сладкий перец. Не зря же Варакин в правлении резко сказал всем: «Я бесплатно работать не буду. Выделите, — говорит, — мне гектаров тридцать, пшеницу посею, покажу вам, сколько зерна можно собрать».

А почему бы не отдать в подряд овощные поля? В Болгарии три человека половину города кормят…

Продолжая размышлять об этом, Вечканов не спохватился даже, как доехал до Львовского лесничества, которое от Вармазейки в шести километрах. Везде стояли деревянные новые, с широкими окнами дома. Наличники блестели как игрушки. Около конторы стояло человек десять мужчин.

Вечканов остановил лошадь, бросил перед ней охапку сена, поздоровался со всеми за руку.

— Ты, Иван Дмитриевич, не Виряву приехал ловить? — улыбнулся самый высокий и полный, в волчьей шубе.

— Нет, Захар Данилович, — Вечканов только сейчас узнал Киргизова. — Я с утра до вечера считал пеньки. Больно уж много вырубленных деревьев, половину Вармазейки, считай, заново обновили, — улыбнулся председатель. Он хорошо знал лесничего: тот за словом в карман не полезет, насмешку тоже не примет. Неожиданно такое скажет — хоть с ног вались.

— Ну, ну, на лошади пеньки считать не поедешь. На это дело человек один ходит — никто бы его не видел, — вновь, кусая губы, сказал лесничий.

— Ты что, весну не чувствуешь — закутался в тулуп? — произнес Иван Дмитриевич.

— Снять тулуп, сосед, не тяжело.

— А-а, значит, чесать языки собрались. Приходите к нам, работать есть где, — продолжил Вечканов.

— Об этом, начальник, в конторе говорят, а не на улице, — с ехидцей заметил Миколь Нарваткин, который месяц назад заходил к нему просить работу. Бороны хотел подправить. Иван Дмитриевич с ним не согласился — уж больно большую плату загнул.

Судосев сам пять борон подправит за день. А Миколь? Он всегда гонялся за длинным рублем! Сейчас, видимо, в лесничестве пригрелся, поэтому и выручал Киргизова.

— Какое дело подсунул ему? — не смотря на Миколя, обратился Иван Дмитриевич к лесничему.

— Дом мне ставит со своей бригадой. — В сосновых хоромах буду жить, не как ты.

Иван Дмитриевич пропустил это мимо ушей. Его дом, действительно, старый. Он поставлен еще при бывшем председателе. Но счастье человека не только в богатстве. Правда, в этом году думал поставить новый, но, как назло, сгорела конюшня. Сейчас кирпич нужен для нее. Как-нибудь уж потом…

«А что, если приглашу строить конюшню бригаду Нарваткина? — подумал Вечканов. — Закончат дом лесничего — к нам придут».

— Скоро убежите отсюда? — повернулся он в сторону парня.

— Дней пять придется повозиться… Дело нам нашел? — улыбнулся тот, сверкая золотыми зубами. — За бороны нас ругаешь? Нет, начальник, мы руки зря гудроном пачкать не будем.

— Каким гудроном? — удивился Киргизов, сдвинув густые брови.