Думая об этом, председатель чуть не столкнулся с Захаром Митряшкиным. Тот хотел пройти мимо, да не мог. Очень уж поддатым был. Глаза с зеленым отблеском. Председатель спросил, кто остался на ферме вместо него, но он пробурчал что-то невнятное. Потом тяжело покрутил головой, будто старался освободить от тугого ворота грязноватую шею.

Иван Дмитриевич знал: Митряшкин перед этим жил в Саранске, там семья, только жена не выдержала, выгнала. Кто будет с пьяницей жить? Хорошо, что мать жива, позвала к себе. Ему уже за сорок, а для бабки Окси он и сейчас ребенок. Не пил — цены не было бы. На ферме он не только механик, но и электрик. Когда нужно, садится за трактор, возит навоз.

Сущая беда эта пьянка! Сколько жизней забрала? Сколько здоровья испортила! Что это за Змей-Горыныч, которого не победить? Как только привезут водку, сразу окружат мужики продавщицу, того и гляди, бока ей помнут. И все они молодые — лбом дверь могут вышибить. А кое-кто еще говорит, что в селе некому, дескать, работать… На них, вместо тракторов, пахать можно. Если бы от него, Вечканова, зависела продажа водки, то он запретил ее совсем. Наконец-то, — рассуждал он про себя, — наверху поняли, какой вред несет пьянка. Сухие слова Постановления сделали свое дело. У женщин на губах вновь засветились счастливые улыбки. От неверия даже иногда щипали себя: чай, не во сне? Мужья приходили с работы не свиньями, а людьми. В магазин, считай, вино не привозили, а самогон гнать боялись. Штрафом не отделаешься, если поймают!..

Только такое время длилось совсем недолго. Все вновь покатилось по прежней колее. Одними запретительными мерами проблему эту не решишь. Соску с вином отняли изо рта, а что дали взамен? Как ишачил в поле колхозник, не видя вольного света, так и до сих пор ишачит. От безысходности многие, как Митряшкин, снова запили. Правда, магазинной водки не напасешься — влетает в копеечку. Только, как говорится, свинья грязи всегда найдет. А иногда и совсем искать не надо. Появились самогонщики, они готовы сами принести горькое пойло прямо домой — плати только.

Переловить бы этих нечестивцев, да ведь каждый день не будешь рыскать по селу, искать, где гонят, откуда, с чьей именно трубы бардой воняет. Председатель вспомнил тех, кто без сивухи и дня прожить не мог. «В правление таких вызывали, в сельский Совет, штрафовали, только это не помогало. Воспитывать все могли», — грустно подумал про себя Иван Дмитриевич, вспомнив, как его и председателя сельского Совета Куторкина учил завотделом райкома Митряшкин. «Мы Постановление вам прислали, осталось лишь его выполнить. Там все расписано, что и как…» Написать, конечно, можно, бумага все стерпит. Вот и их колхозу опять увеличили план по мясу и зерну. А поля разве расширились и луга тоже? Только чиновников это совсем не волнует. Им кажется, будто и самого Бога они видят, и понимают намного лучше, чем обычные труженики. Власть у них огромная, хотя сами ни за что не отвечают.

«Учить и доить колхозы, — думал Вечканов, — это нетрудно. Большого ума не надо». Недавно об этом прямо в глаза он сказал Атякшову. Сказать-то сказал, только что толку…

В голове Ивана Дмитриевича роились тяжелые мысли, будто гудел потревоженный улей. Они и дальше бы его не покинули, но помешал лохматый рыжий пес. Вцепился в куртку и давай рвать! Сам маленький, пнешь — до Суры долетит. Только злости в нем — на трех дворняг хватит. Вечканов знал, что этот пес Федора Варакина, который заведовал гаражами. Все ключи были у него. Вечканов хоть и председатель, но за ними всегда к нему обращался.

Варакин любил повторять: «Человек что крот, роет норы лишь для себя». И пес пошел в хозяина: свое не упустит. Не зря говорят: «Кто хочет знать характер человека — пусть узнает его собаку». В самом деле это так или для смеха сказано, — никто не знает. Варакин тоже похож на своего пса, зло держит на него. Когда Ивана Дмитриевича выбрали руководителем, на второй день отобрал у Феди ключи, а самого посадил на трактор.

Жадный Федор, очень жадный. Никогда не насытится. Сколько добра накопил — одному ему лишь известно. В селе только Трофим Рузавин, их зять, такой.

Вечканов пнул пса, тот зарычал, но места не оставил: под ногами лежала вареная курица. С нее еще шел пар.

Около крыльца молча стояла Лена, жена Варакина. Иван Дмитриевич спросил, в чем дело. Та, всхлипывая, стала рассказывать:

— Курицу сварила мужу, а он сказал, что она почти сырая. Взял да и выбросил за крыльцо. Стыдоба какая!

«Как понять человека? — размышлял Иван Дмитриевич о Варакине. — Трудяга, конечно, все делает своими руками, на свои трудовые живет, не как их зять. Только какой прок от этого, если с ним в семье тяжело?»

Вечканову вспомнился увиденный этой ночью сон… Будто катаются на коньках Роза с Трофимом, он за ними смотрит из окна. Видит, как Роза, споткнувшись, полетела в прорубь. Протянула руку, судорожно хватается за лед — не может выбраться. Иван бросился на помощь сестре и… проснулся весь в поту. В груди кололо. Вспомнилось: вчера пришел в полночь. Сначала, как и сегодня, заходил в больницу к Комзолову, затем долго беседовал с главврачом.

… Подойдя к ферме, Вечканов вначале зашел в Дом животноводов. Там двое мужчин его возраста о чем-то спорили. Один был Ваня Суродеев, с кем Вечканов учился в одном классе, второй не местный — зять Суродеевых, приехавший сюда жить откуда-то издалека. Вечканов полюбопытствовал, о чем говорят.

— Всё о той же Петровке, Иван Дмитриевич! — сказал Суродеев.

— Ну что там? У кого-нибудь бык отелился? — рассмеялся председатель.

— Отелится — веревку привяжут на шею… В Китае, говорят, один мужик рожал. От бабы, — пошутил Суродеев и тут же спросил: — Забыл, председатель, как три ближайшие деревни отвезли в Вармазейку? Мол, неперспективные… Укрупнять надо…

— Тогда я в Саранске учился, никого не заставлял разрушать. Конечно, не дело, когда людей гонят с насиженных мест, — раздраженно сказал Вечканов.

— Иногда поеду в свою Петровку, — перебил председателя Суродеев, — увижу заброшенные, без окон дома и тухлые колодцы — аж плакать хочется. На месте дома одна крапива… Что за жизнь — крапивой по сердцу!

Вечканов долго смотрел под ноги. Наконец тихо вздохнул:

— Тогда что же делать?.. Говорят, одна надежда на фермеров…

Суродеев встал из-за стола и, волнуясь, начал ходить по «красному уголку». Потом сжал большой, с голову ягненка, кулак и бросил:

— Подрубили у села корни! Осталось одно: позвать на землю городских жителей. Некоторые из них недавно оставили родные места и еще не совсем забыли, как пахать.

— Летом пусть поработают в поле. Урожай собирают, сено косят. Зимой и весной они нам не нужны. Сами справимся. Чай, не лыком шиты. Я и сам, честно говоря, сейчас бы вернулся в Петровку. Там настоящий курорт. Вокруг лес, рядом Сура. А какие чистые родники там!

— Почему бы, председатель, не взяться за возрождение деревень?

— Чесать языком легко, да где найдешь средства? Деревням нужны хорошие дороги, школы… И вас сюда каждый день привозим. Потом, скажете, что нужен клуб, магазины нужны. В копеечку всё это влетит колхозу…

— Насчет денег сильно не переживай. У людей они есть. Мы понемногу, не торопясь. — Суродеев кашлянул в кулак и спросил: — Ты, Дмитрич, посмотреть на нас пришел или по делу?

— Вот придут доярки, всю душу вам открою, — улыбнулся Вечканов.

— Идемте, мужики, на улицу, — позвал зять Суродеева. Он вторую неделю возит корма на ферму.

На улице было тепло. Жидкие облака легким покрывалом укрыли сурские поля и лес.

В домах стали зажигаться огни.

Когда бабка Окся вышла на крыльцо с пустой котомкой и, согнувшись, прижала к себе палку, солнышко повернуло за полдень.

Дзинь, дзинь, дзинь! — било на ветру привязанное к срубу колодца ведро, будто звало к себе. Оксе с сыном воды совсем мало надо: ни коровы во дворе, ни овец, ни поросят. Раньше, когда поили скотину, руки уставали. Теперь только трех кур и петуха держат. Была собачка, но зимой сдохла. Три дня не лаяла. Сначала Окся думала, что от сильной бури уснула. Посмотрела в конуру, а собака уже одеревенела. Вот так и сама на койке скрючишься.