— Это не сейчас пришло мне в голову, — сказал он. — Я думаю об этом с тысяча девятьсот десятого года. Испанцам нет места в Мексике.

Летчер, американский консул, сказал:

— Генерал, я не стану входить в ваши мотивы, но полагаю, что вы делаете крупную политическую ошибку, изгоняя испанцев. Вашингтонское правительство серьезно подумает, признавать ли правительство, прибегающее к таким варварским мерам.

— Сеньор консул, — отвечал Вилья, — мы, мексиканцы, достаточно натерпелись от испанцев в течение трех столетий. Они остались такими же, как во времена конкистадоров. Они разрушили Индейскую империю и поработили ее народ. Мы не просили их смешивать свою кровь с пашей. Два раза мы изгоняли их из Мексики и два раза разрешали им возвращаться, предоставляя им те же права, что и мексиканцам. Но они пользовались этими правами для того, чтобы отнимать у нас нашу землю, порабощать наш народ и поднимать оружие против нашей свободы. Они поддерживали Порфирио Диаса. Они оказывали пагубное влияние на нашу политику. Это испанцы устроили заговор, который сделал Уэрту президентом. Когда был убит Мадеро, испанцы во всех штатах нашей республики встретили это известие как праздник. Они навязали нам величайшее суеверие в мире — католическую религию. За одно это их следует истреблять беспощадно. Я считаю, что мы поступаем с ними еще очень мягко.

Скобел горячо настаивал на том, что за пять дней он не успеет оповестить всех испанцев в штате, и тогда Вилья продлил этот срок до десяти дней.

Богатых мексиканцев, угнетавших народ и противившихся революции, он немедленно изгнал из штата и конфисковал все их имущество. Одним росчерком пера семнадцать миллионов акров земли и многочисленные промышленные предприятия семейства Террасас стали собственностью конституционного правительства, равно как и огромные земельные богатства Крилей вместе с великолепными дворцами, служившими им городскими резиденциями. Не забыв, однако, что бежавшие за границу члены семьи Террасаса финансировали переворот Ороско, Вилья оставил заложником дона Луиса Террасаса, поместив его в собственном его доме в Чиуауа. Особенно ненавистные политические враги были немедленно расстреляны в тюрьме. У революции есть своя «черная книга», в которой перечислены все имена, преступления и имущество тех, кто угнетал и грабил народ. Немцев, которые занимались особенно активной политической деятельностью, а также англичан и американцев Вилья пока не осмеливается трогать. Их страницы в «черной книге» будут рассмотрены тогда, когда в столице Мексики будет образовано конституционное правительство; и тогда же он сведет счеты мексиканского народа с католической церковью.

Вилья знал, что резерв банка Минеро, составлявший пятьсот тысяч долларов золотом, был спрятан где-то в Чиуауа. Дон Луис Террасас состоял директором этого банка. Когда Террасас отказался указать место, где были спрятаны деньги, Вилья с отрядом солдат как-то ночью вывел его из дома, посадил на мула, увез в пустыню и повесил на дереве. В самый последний момент веревку обрезали, и тогда Террасас повел Вилью к старой кузнице на сталелитейном заводе Террасаса, где и был найден золотой запас банка Минеро. Террасас, так и не оправившись от потрясения, отправился в свою тюрьму, а Вилья сообщил его отцу в Эль-Пасо, что освободит его сына за выкуп в пятьсот тысяч долларов.

У Вильи две жены. Одна — простая, терпеливая женщина, переносившая с ним все превратности его многолетнего изгнания из общества. Она живет в Эль-Пасо. Другая — стройная красавица, гибкая как кошка. Она хозяйка его дома в Чиуауа. Вилья не делает секрета из своей семейной жизни, хотя в последнее время культурные мексиканцы, все больше и больше группирующиеся вокруг него и не любящие нарушения приличий, стараются всячески затушевать этот факт. Пеоны же часто, если не сказать как правило, имеют не одну подругу, а несколько.

Мне часто приходилось слышать о том, что Вилья насилует женщин. Я спросил его, правда ли это. Он покрутил ус и минуту смотрел на меня непроницаемым взглядом, потом сказал:

— Я никогда не беру на себя труда опровергать такие россказни. Про меня говорят также, что я бандит. Ну, вам известна моя жизнь. Но скажите мне, встречали ли вы когда-нибудь мужа, отца или брата женщины, которую я изнасиловал? — Помолчав немного, он добавил: — Или хотя бы какого-нибудь свидетеля?

В высшей степени интересно наблюдать, как он воспринимает новые идеи. Не забывайте, что Вилья совершенно не разбирается во всей сложности современной цивилизации.

— Социализм, — сказал он мне как-то, когда я хотел узнать его мнение об этом предмете, — социализм… а что это такое? Вещь? Это слово попадалось мне в книгах, а я читаю мало.

Однажды я спросил его, будут ли женщины в новой республике иметь право голоса. Он в это время валялся на кровати, расстегнув мундир.

— Да нет, пожалуй, — сказал он и вдруг удивленно приподнялся. — То есть что значит «иметь право голоса»? Вы спрашиваете, будут ли они выбирать правительство и проводить законы?

Я ответил, что подразумевал именно это и что в Соединенных Штатах женщины уже пользуются таким правом.

— Ну что ж, — сказал он, почесывая в затылке, — если ваши женщины у вас выбирают, то почему бы и нашим у нас не выбирать?

Эта возможность, по-видимому, очень его позабавила, и он долго продолжал ее обдумывать, глядя то на меня, то куда-то в сторону.

— Может, и будет, как вы говорите, — сказал он наконец, — но я как-то не думал об этом раньше. По-моему, женщины созданы для того, чтобы о них заботиться и любить их. А настоящего ума у них нет. Они не могут рассудить, что хорошо и что плохо. Они слишком мягкосердечны и жалостливы. Женщина, например, не смогла бы отдать приказ расстрелять предателя.

— Ну, я в этом не совсем уверен, mi General, — сказал я. — Женщины при случае могут проявить большую твердость и жестокость, чем мужчины.

Он посмотрел на меня, дергая усы. Потом взглянул в ту сторону, где его жена накрывала на стол к обеду.

— Oiga, — сказал он, — поди-ка сюда. Слушай. Вчера я поймал трех предателей, которые перебирались через реку, чтобы взорвать железнодорожный путь. Как я должен поступить с ними? Нужно их расстрелять или нет?

Смутившись, она схватила его руку и поцеловала.

— Я в этом ничего не понимаю, — сказала она, — тебе лучше знать.

— Нет, — продолжал Вилья, — я предоставляю решать тебе. Эти люди хотели прервать сообщение между Чиуауа и Хуаресом. Они предатели — федералисты. Как быть с ними? Расстрелять их или нет?

— Ну что ж, расстреляй, — сказала миссис Вилья…

Он весело рассмеялся.

— А ведь в том, что вы говорите, есть правда, — заметил он, обращаясь ко мне, и много дней после этого расспрашивал горничных и кухарку, кого они хотели бы иметь президентом Мексики.

Он не пропускает ни одного боя быков, и каждый день в четыре часа его можно видеть на площадке для боя петухов, куда он выпускает своих собственных бойцов и следит за ними с увлечением маленького мальчика. По вечерам он играет в фаро в каком-нибудь игорном зале. Иногда около полудня он посылает нарочного за матадором Луисом Леоном и лично звонит на городскую бойню, спрашивая, нет ли у них свирепого быка. Такой бык почти всегда находится, и мы все быстро садимся на коней и галопом мчимся по улицам к бойням. Двадцать ковбоев отгоняют быка от стада, связывают его, бросают на землю и спиливают острые рога. Затем Вилья, Луис Леон и все желающие берут красные плащи и вступают в круг. Луис Леон движется с профессиональной осторожностью, а Вилья, упрямый и неуклюжий, как бык, ходит медленно, зато его торс и руки неимоверно подвижны. Вилья идет прямо на разъяренное животное и, сложив плащ, дерзко хлопает его по морде, и начинается получасовая забава, лучше которой мне редко приходилось видеть. Иногда бык упирается лбом в спину Вильи, бешено толкает его перед собой по арене; тогда Вилья изворачивается, хватает быка за голову и, весь обливаясь потом, борется с ним, пока человек шесть compañeros не хватают быка за хвост и не оттаскивают его назад, хотя он ревет и роет копытами землю.