Вооружившись новыми фактами революционной теории, он вновь пустился в подпольное путешествие в Нью-Йорк. Выданный матросом и снятый с корабля, он брошен был в одиночку финляндской тюрьмы. Оттуда он снова вернулся в Россию, писал в «Коммунистическом интернационале», собирал материалы для новой книги, был делегатом на съезд народов Востока в Баку. Заболев тифом (заразившись им, вероятно, на Кавказе) и истощённый чрезмерной работой, он не устоял против болезни и в воскресенье, 17 октября 1920 г., скончался. Подобно Джону Риду были и другие бойцы, сражавшееся с контрреволюционным фронтом в Америке и Европе так же доблестно, как Красная Армия боролась с контрреволюцией в СССР. Иные пали жертвой погромов, другие навек умолкли в тюрьмах. Один погиб в Белом море во время шторма на обратном пути во Францию. Другой разбился насмерть, упав в Сан-Франциско с аэроплана, с которого он разбрасывал прокламации с протестом против интервенции. Как ни яростен был натиск империализма на революцию, он мог быть ещё свирепее, если бы не эти бойцы. Кое-что и они сделали для того, чтобы сдержать напор контрреволюции. Не только русские, украинцы, татары и кавказцы помогли русской революции, но, хотя и в меньшей степени, и французы, немцы, англичане и американцы. Среди этих «нерусских фигур» фигура Джона Рида стоит на первом плане, ибо это был человек исключительных дарований, сражённый в полном расцвете своих сил… Когда из Гельсингфорса и Ревеля пришло известие о его смерти, мы были убеждены, что это просто очередная ложь, из тех, что ежедневно фабрикуются на контрреволюционных фабриках лжи. Но когда Луиза Брайянт подтвердила эту потрясающую весть, то, как это нам ни было больно, пришлось расстаться с надеждой на её опровержение. Хотя Джон Рид умер изгнанником и над его головой в это время висел приговор к пятилетнему тюремному заключению, но даже буржуазная пресса воздала ему должное как художнику и человеку. Сердца буржуа почувствовали великое облегчение: не было больше Джона Рида, который так умел разоблачать их лживость и лицемерие, так беспощадно бичевал их своим пером! Радикальный мир Америки понёс невознаградимую утрату. Товарищам, живущим вне Америки, очень трудно измерить чувство утраты, вызванное его смертью. Русские считают вполне естественным, чем-то само собою разумеющимся, что человек должен умереть за свои убеждения. В этой области не полагается никаких сантиментов. Здесь, в Советской России, тысячи и десятки тысяч погибли за социализм. Но в Америке сравнительно мало было принесено таких жертв. Если угодно, Джон Рид был первым мучеником коммунистической революции, предтечею грядущих тысяч. Внезапный конец его поистине метеороподобной жизни в далёкой блокируемой России явился для американских коммунистов страшным ударом. Одно только утешение осталось его старым друзьям и товарищам: оно заключается в том факте, что Джон Рид лежит в единственном во всём мире месте, где ему хотелось лежать, — на площади у Кремлёвской стены. Здесь над его могилой был воздвигнут памятник, отвечающий его характеру, в виде необтёсанной гранитной глыбы, на которой высечены слова: «Джон Рид, делегат III интернационала, 1920». Америка 1918 За морем — мой край, мол Америка, Стянутая сталью, жестокоблещущая мощью, Победительно, громкоголосо грубящая Высокие слова: «На свободу… Демократия…» В ответ шевелится что-то глубинное (Ведь страна — моя, мои — Америка!) — Словно в пустынной и глубокой ночи Позвала меня моя утраченная, моя первая любимая, Уже не любимая, не любимая, не любимая… Тень от облачка старой нежности, Мираж прекрасного безумия — много смертей И легкодоступное бессмертие… 1 По моему вольному детству на широком Западе, По мощной прекрасной реке, сетям, плотам, Кораблям с индейскими командами, плывущими с заката, По китайским кварталам, волнуемым таинственными гонгами, По голубому гремучему Тихому океану, трубящему вечернюю зорю, По черным дымам лесов на исхлестанных прибоем мысах, По затерянным, бивачным кострам, воплям охотящихся пум… По волнам хребтов и глади покаранной солнцем пустыни, По ночам со вспышками звезд под куполом неба, со скулежом койотов, По серому гурту, бредущему на Восток, созидая замки пыли, По свистящим, медлительным кольцам лассо, колышущимся шляпам, по крикам… По милям желтой пшеницы, бурлящей в Чинуке, По бескрайним фруктовым садам в разгаре расцвета, По золото-зеленым апельсиновым рощам и нависшим над ними снежным вершинам… По недожаренным наглым городам, выскочившим из ничего, Хвастая и скандаля, смолоду и сдуру… Я узнаю тебя, Америка! Рыбаки, на туманном рассвете выходящие в море из Астории, Тощие пастухи, трусящие из Бернса на юг, молчаливые, с дублеными лицами, Жилистые пожилые старатели, бредущие по солончакам Невады, Вслед за упирающимися вьючными лошадьми, Охотники, выходящие в сумерках из зарослей, к обрыву Льюиса и каньону Кларка, С ворчаньем выскальзывающие из пятидесятифунтовых тюков и высматривающие место для привала, Лесные объездчики с лысой горы, ищущие в чащобе дымки пожара, Сцепщики в больших рукавицах, шагающие по крышам вагонок с гаечными ключами в руках, Сплавщики в подкованных сапогах, с баграми, скачущие на заторах в водоворотах, Индейцы на углу в Покателло, выщипывающие растительность на лице с помощью зеркальца и пинцета, Или же в поселках Сиу, слушающие Карузо на двухсотдолларовом фонографе, сидя на корточках у вигвама, Горланящие рудокопы с Аляски, крушащие зеркала, бросающие лакею золотой за рюмку виски, говоря: — Сдачи не надо! Хозяева танцулек в поселках строителей, бармены, проститутки, Бродяги, оседлавшие буфера, Уоббли, бесстрашно поющие свои дерзкие песни, Шулеры и агенты по продаже недвижимости, короли леса, короли хлеба, короли мяса… Я узнаю вас, американцы! |
