Я опустила голову, не в силах вынести страшной тайны во взгляде матери.

– Тебе не следовало так поступать, – сказала я. – Она – наша родня, наша плоть и кровь. Она часть нашей семьи.

Мать издала сдавленный смешок, похожий на всхлип:

– Ты смеешь меня судить? Ты не знаешь, не можешь знать, какая на мне лежала ответственность, какой тяжкий долг мне пришлось в одиночку нести на своих плечах.

– Еще как знаю, мама, – тихо ответила я. – Как я могу забыть?

Повернувшись, я вышла из комнаты.

Два месяца спустя я смотрела на продуваемую всеми ветрами бухту Ларедо. С палубы галеона доносились крики матросов, слышался грохот загружаемых в шлюпки сундуков, хриплые команды.

За моей спиной сбились в кучу от ветра мои сестры и брат, с восторгом глядя на меня. Мне первой из них предстояло предпринять подобное путешествие, и, повинуясь знаку матери, я повернулась и подошла к ним. К моему удивлению, первой меня обняла Исабель, вновь помолвленная с португальским наследником.

– Я никогда тебя больше не увижу в этой жизни, hermana, – прошептала она.

– Ерунда, – ответила я, хотя слова ее больно меня укололи.

Отстранившись от сестры, я позволила Марии поцеловать себя.

– Будь сильной, Хуана. Как всегда.

Следующей была Каталина. Я сразу же увидела, что она с трудом сдерживает слезы. Взглянув в ее красные глаза и лезущие из-под капюшона золотые пряди, я прижала сестренку к себе:

– Тебе надо быть храброй, когда придет твое время отправиться в Англию. Я всегда буду думать о тебе, mi pequeñita. Думай и ты обо мне.

Каталина цеплялась за меня, пока ее гувернантка донья Мануэла не увела ее силой.

Я присела в реверансе перед Хуаном:

– Да хранит вас Бог в добром здравии, ваше высочество.

– Ты будешь добра к Маргарите, когда ее увидишь? – выпалил он. Лицо его побледнело, глаза горели после недавнего приступа лихорадки. – Будешь с ней дружить, пока она не приедет ко мне?

– Я буду ей как сестра и скажу ей, что она самая счастливая женщина в мире, поскольку у нее такой прекрасный будущий муж.

– О, Хуана, мне так грустно, что ты уезжаешь! – Брат обнял меня, и я ощутила, насколько хрупко его тело. – Я буду за тебя молиться, сестра.

Коснувшись его щеки, я повернулась к отцу.

Этого мгновения я боялась больше всего. Боялась, что самообладание покинет меня, но была полна решимости не остаться в его памяти плаксивой девчонкой. И все же, увидев его рядом с матерью, в развевающемся плаще и шляпе, тень от которой скрывала его собственную боль, я вдруг представила себя маленькой девочкой, обнимающей его сильное тело, и мне внезапно стало тяжело дышать.

– Папа…

– Будь сильной, mi madrecita. – Он заключил меня в крепкие объятия. – Будь смелой, насколько сможешь. Не позволяй им думать, будто Испания не правит в твоем сердце.

– Буду. Обещаю.

Отец отстранился, и я ощутила внутри пустоту.

– Идем, Хуана. – Мать шагнула ко мне. – Я провожу тебя до корабля.

Когда солнце превратилось в алый шар на горизонте, моя армада вышла в море. Паруса вздымались на ветру. Из тускло-изумрудной вода стала алмазно-голубой; носы устремившихся вперед кораблей обдавала морская пена.

Холодный ветер развевал мой плащ. Я не уходила с палубы, пытаясь разглядеть удаляющиеся горы, даже когда наступила ночь, принеся с собой темноту и туман. Вскоре Испания скрылась из виду.

Путешествие заняло на три недели дольше, чем предполагалось: буря разбросала мой флот. Измученная теснотой, отсутствием свежей еды и нескончаемыми молитвами дам о счастливом прибытии, пятнадцатого сентября я с радостью ступила на землю Фландрии.

На берегу уже ждала толпа, и от громогласных криков разлетались голуби с окрестных крыш. Махая в ответ, я проехала через город под названием Арнемюйден в подготовленный для меня дом, где тотчас же рухнула в постель. Проснувшись на следующее утро с головной болью и резью в горле, я узнала новость: парусник, на котором везли мое приданое, налетел на мель и затонул. Вся команда и груз погибли.

– Что нам теперь делать? – причитала донья Ана. – Все пропало – все ваши платья, драгоценности, туфли, головные уборы! Тебе нечего надеть на встречу с эрцгерцогом!

Я чихнула. Беатрис подала мне платок.

– Наверняка что-то есть в моих сундуках.

– Что? – возразила донья Ана. – Старые шерстяные платья? Да от них пахнет грязью и дымом.

– От них пахнет Гранадой, – раздраженно ответила я. Многие часы в море, проведенные в обществе дуэньи, не прошли даром. – Еще я знаю, что где-то у нас есть красный бархат и ткань с позолотой. И то и другое вполне подойдет. Тем временем просто придется купить ткани, чтобы сшить новые платья. Мы ведь во Фландрии, а ткачество – их национальный промысел.

– Твой красный бархат не подходит для путешествия, а ткань с позолотой выглядит чересчур экстравагантно. Что касается закупок ткани – мы не торговцы, чтобы заниматься подобными делами.

Во имя Христа, порой с ней бывало тяжко! Я села в постели.

– Если мне нужна ткань, значит придется за нее заплатить. – Я помолчала. – И где, в конце концов, эрцгерцог?

Наступила напряженная тишина.

– Не волнуйся, – живо ответила донья Ана. – Его высочество эрцгерцог извещен о нашем приезде, и сейчас он…

– Охотится, – криво усмехнулась Беатрис. – Когда мы не прибыли вовремя, он решил, что мы отложили приезд, и отправился на кабана. Пока вы спали, об этом сообщила его сестра, эрцгерцогиня Маргарита. Нам предстоит ехать в Лир, где она нас ждет.

Я уставилась на фрейлину, но тут же прикрыла рот рукой, едва не рассмеявшись. Что вообще происходит? Я обсуждаю, где раздобыть платье, а мой будущий муж на охоте! Не слишком-то благоприятное начало нашего союза.

– В таком случае какая вообще разница, что я надену?

Несмотря на возражения доньи Аны, я выбрала удобное шерстяное платье. Вскоре, впрочем, я пришла к выводу, что народу Фландрии было бы все равно, даже если бы я явилась перед ним завернутой в мешковину. Выстроившись вдоль дороги в Лир, толпа в цветастых одеждах встречала меня хриплыми радостными возгласами и забрасывала цветами. Меня поразило количество народа: я ведь привыкла к просторам Испании, где можно ехать несколько дней, не встретив ни единой живой души.

Как и ее обитатели, поражала воображение сама страна, зеленая и однообразная. Здесь не было ничего более выдающегося, чем пологие холмы, – ни иззубренных гор, ни увенчанных суровыми замками вершин, ни широких золотых равнин. Фландрия напоминала зеленый, сочащийся водой сад. Вода была повсюду: стояла в болотах, журчала в реках, текла по каналам. Вода капала с неба и хлюпала под ногами. Вокруг живописных деревень, где, казалось, не голодали даже собаки, простирались богатые поля, где росли кабачки, бобы и прочие овощи, а на травянистых выгонах паслась лоснящаяся скотина. Фландрия была царством изобилия, настоящим земным раем, где никто как будто не знал войн, голода или болезней.

На полпути к Лиру мою свиту встретили фламандские вельможи с женами. Женщины беспрерывно болтали; их платья имели глубокий вырез, из-под приподнятых юбок выглядывали крепкие лодыжки в разноцветных чулках. К моменту прибытия в Лир донья Ана сидела на муле словно статуя, с каменным выражением на лице, ясно давая понять, что, с ее точки зрения, Фландрия погрязла во грехе.

Построенный на берегах реки Нете, Лир сиял великолепием – увенчанный шпилями и пересеченный каналами. На балконах висели цветочные ящики и сохнущее белье, с мощеных улиц слышался звон монет в бархатных кошельках торговцев, шедших по своим делам. Я с удовольствием разглядывала уличные лотки пирогов с мясом и сладких булочек, а Беатрис рассмеялась при виде рыночных прилавков, заваленных рулонами парчи, бархата, тканей всевозможных оттенков и тончайших брюссельских кружев.

– Это просто рай! – воскликнула она.