– Это какой-то Вавилон, – проворчала донья Ана.
«Это мой новый дом», – подумала я, въезжая через позолоченные ворота во внутренний двор дворца Габсбургов, Беркхаут-Мехелена.
Меня уже ждала сестра Филиппа, принцесса Маргарита, – высокая стройная девушка с искрящимися серо-голубыми глазами, чей облик слегка портили лишь выделяющийся нос и лошадиная челюсть. Поцеловав меня в губы, как будто мы были знакомы всю жизнь, Маргарита повела меня по разукрашенным коридорам в отделанную голубым атласом комнату. В соседних покоях я заметила громадную кровать, заваленную мехами. Пол устилали венецианские ковры, в мраморном камине горел огонь. В углу стояла выстланная простынями деревянная лохань – как объяснила Маргарита, чтобы я могла принять ванну.
– Вы ведь хотите помыться после столь утомительного путешествия, oui?[10]
Маргарита как будто не помнила, что ей, обрученной с моим братом, вскоре предстояло точно такое же путешествие. Она хлопнула в ладоши, и ее фрейлины поспешили ко мне.
Я стояла в полном оцепенении, пока фламандки раздевали меня, словно рабыню на аукционе, и не сразу обрела дар речи. Стоило мне возразить, как все тут же замерли. Маргарита странно посмотрела на меня, но я вцепилась в свою сорочку.
– Я… я хотела бы помыться одна, – запинаясь, проговорила я по-французски.
Ко мне подошли Беатрис и мои фрейлины. Донья Ана и остальные дамы словно окаменели.
– Eh, bon.[11] – Маргарита пожала плечами. – Прослежу, чтобы вам приготовили ужин.
Снова поцеловав меня, как будто не произошло ничего особенного, она быстро вышла. Ее фрейлины, хихикая, последовали за ней.
– Да они просто варвары! – Я нервно рассмеялась, обхватив себя руками.
– Что верно, то верно, – кивнула Беатрис. – Ее величество была бы вне себя от гнева.
– Не сомневаюсь. – Я взглянула на лохань. – Но помыться все-таки стоит. Помоги-ка мне.
Под судорожные вздохи дам я стащила сорочку через голову и отбросила в сторону.
– Ни в коем случае! – воскликнула донья Ана. – Я тебе запрещаю! Чем наполнили эту ванну? Я даже отсюда чувствую запах духов в воде. От тебя будет пахнуть, как от какой-нибудь язычницы-одалиски!
– Какая разница, если после недель в море от меня пахнет как от козла?
Беатрис помогла мне забраться в лохань, и я расслабилась в ароматной воде.
– Вот это действительно рай, – вздохнула я.
Ко мне скользнула Сорайя и начала массировать ступни с благовонными маслами, которые магическим образом извлекла из карманов своего платья. Бросив на нас яростный взгляд, донья Ана развернулась кругом и начала отдавать приказы служанкам. Вскоре они уже тащили мои уцелевшие сундуки и перебирали их содержимое в поисках подходящей одежды.
Меня, раскрасневшуюся после ванны, одели в бордовое бархатное платье с рубином матери на шее. На фоне голубой комнаты я сияла подобно пламени. Донья Ана надела мне на голову вуаль, и тут же вошли Маргарита с вельможами. За ними следовали мужчины из моей свиты – все в той же грязной походной одежде, явно недовольные, что им даже не дали как следует отдохнуть.
Я с трудом подавила желание снять вуаль. По кастильской традиции только муж мог открыть лицо невесты королевской крови, но я считала ее столь же абсурдной, как мавританский обычай держать женщин в заточении. Замерев будто статуя, я услышала слова Маргариты:
– Какое красивое платье! А рубин просто великолепен, моя дорогая. Позвольте представить наших придворных, которым не терпится выразить вам свое почтение.
Я кивнула, слегка вздрогнув, когда эрцгерцогиня наклонилась ко мне и прошептала:
– Вся эта церемония крайне утомительна, моя дорогая, но они не желают следовать голосу рассудка. Остается лишь надеяться, что их речи будут коротки и вскоре вы сможете спокойно поужинать.
Не зная, что сказать, я наклонила голову. Эрцгерцогиня представила вельмож, а также бывшую свою гувернантку и фрейлину мадам де Гальвен, сухопарую женщину в желтовато-зеленом шелковом платье. Большинство имен вылетели у меня из головы в то же мгновение, когда их произнесли; я ничего не видела, кроме упитанных тел и оценивающих взглядов, пока в комнату не вошел дородный мужчина в темно-красной мантии. Его мясистое лицо лучилось улыбкой.
– Его преосвященство архиепископ Безансон, верховный канцлер, – провозгласила Маргарита.
Испанцы почтительно поклонились представителю церковных властей. Безансон был высшим духовным лицом Фландрии, равным по положению Сиснеросу в Испании. Именно его постскриптум вызвал неудовольствие моей матери. Я присела было в реверансе, но он тут же выбросил вперед увешанную перстнями жирную руку, удерживая меня.
– Mais non,[12] мадам. Это я должен вам кланяться.
Кланяться он, однако, не стал, лишь слегка наклонил голову, после чего обратил свой взгляд к Маргарите и что-то отрывисто проговорил по-фламандски.
Я озадаченно посмотрела на эрцгерцогиню. Покраснев, та перевела:
– Его преосвященство желает знать, почему ваше высочество носит вуаль.
– Таков наш обычай, – вмешалась донья Ана, прежде чем я успела ответить. – В Испании невеста до венчания должна скрывать лицо от всех мужских взглядов.
Лицо Безансона расплылось в улыбке. Быстро подняв руку, я сняла раздражающую ткань. На мгновение наступила тишина. Затем Безансон воскликнул:
– Trés belle![13]
Словно по сигналу, фламандцы разразились аплодисментами. Архиепископ дал знак двум пажам, и те бросились прочь из комнаты.
– Это произвол! – рявкнула донья Ана. – Как он посмел нарушить приличия?
– Он ничего не нарушал, – сквозь зубы ответила я. – Это сделала я. Не хочу, чтобы у него возникали какие-то сомнения. И похоже, ему понравилось.
– Какое он имеет право? – бросила донья Ана. – Он всего лишь…
Она обернулась, услышав за дверью шаги. Фламандцы заулыбались, эрцгерцогиня Маргарита коротко рассмеялась. Шаги стали громче, все приближаясь и приближаясь.
Вбежали пажи Безансона, кланяясь до пола.
Вошел высокий юноша в обтягивающем грудь кожаном камзоле и сапогах из кордовской кожи. Он снял шляпу, и по его плечам волной рассыпались золотисто-каштановые волосы. На лице с выступающей челюстью, орлиным носом и красивым ртом выделялись близко посаженные голубые глаза, такие же, как у Маргариты. Столь же безупречной была и его белая кожа.
Его полные губы медленно растянулись в улыбке.
Мне не требовалось объяснять, кто это. Сомнения быть не могло – то был принц, которого его подданные звали Филиппом Красивым. И действительно, я никогда еще не видела столь совершенной красоты, в которой, однако, не было ничего женственного. Чем-то он напоминал отважного молодого оленя.
Мне стало слегка не по себе. Он стоял в оглушительной тишине, уперев в бока руки в перчатках и разглядывая меня так, будто вокруг никого больше не было. Взгляд его упал мне на лицо, затем опустился на грудь и задержался там, словно он почувствовал, как участился мой пульс. Несмотря на откровенное бесстыдство принца, я вдруг ощутила, что мне льстит его внимание. Ни один мужчина в Испании не осмеливался смотреть на меня, женщину королевской крови, подобным образом. Я понимала, что мне следует вернуть на место помятую вуаль, но под откровенным взглядом принца все внутри у меня таяло.
Как и Безансону, принцу Габсбургу явно понравилось увиденное.
– Его высочество эрцгерцог, – запоздало произнес архиепископ Безансон, проследив, чтобы никто не забыл поклониться.
Филипп сбросил перчатки, подошел ко мне и, взяв за руку, поднес ее к губам. Я ощутила острый запах пота и лошадей, приправленный незнакомым солоноватым ароматом, который иногда исходил от моего отца.
– Bienvenue, ma petite infanta,[14] – тихо проговорил он.
