Передо мной простиралось огромное пространство цвета шафрана и жемчуга. Вместо покрытых зарубками дверей, душных лестниц и тесных коридоров меня встретили резные арки, ведшие в залы с изогнутыми стенами с рисунком в виде сот, за которыми виднелись потайные мозаичные террасы. Под потемневшими от дыма занавесками всех возможных оттенков стояли на страже покрытые глазурью фарфоровые вазы; вокруг были разбросаны стеганые подушки и оттоманки, словно хозяева дворца только что ушли. Взглянув под ноги, я увидела на выложенном плиткой полу чей-то платок. Я побоялась до него дотронуться, ведь его могла обронить какая-то из наложниц по пути к башне, где ее ждала смерть.

Прежде я пребывала в невежестве. Никто не рассказывал мне, что язычники способны создать нечто столь прекрасное. Подняв голову, я взглянула на купол: вдоль края выстроились в ряд нарисованные лица умерших халифов и взирали на меня с молчаливым упреком. Я невольно пошатнулась: теперь мне стало ясно, почему наложницы выбрали смерть. Как и Боабдиль, они не могли вынести жизни без этого рая, бывшего их домом.

Моих ноздрей коснулся запах мускуса. Отовсюду слышалось непрерывное журчание воды, которая текла по каналам в мраморном полу, изливаясь в алебастровые бассейны и танцуя в фонтанах во внутренних двориках.

Я остановилась. Среди пилястров пронесся чей-то вздох, от которого у меня зашевелились волосы на затылке.

– Hermana,[4] – прошептала Каталина, – что такое? Что ты услышала?

Я покачала головой, не в силах объяснить.

Кто бы мне поверил, если бы я сказала, что слышала горестный стон мавра?

На три волшебных года Гранада стала для нас гаванью, где мы спасались от внушавших ужас будней королевского двора. По завершении Реконкисты мать сосредоточила усилия на укреплении Испании и заключении союзов с другими монархами. Поездки все так же отнимали бо́льшую часть ее времени, но она сочла за лучшее, чтобы у нас было постоянное пристанище в летние месяцы, вдали от чумы и жары, ставших в Кастилии настоящим бедствием.

Через год после падения Гранады отпраздновали помолвку моей сестры Каталины со старшим сыном английского короля Генриха Седьмого. Событие напомнило мне, что я тоже была в детстве обручена с сыном императора Габсбургов, Филиппом Фламандским. Впрочем, меня это не слишком беспокоило. Из всех моих сестер действительно побывала замужем только Исабель, и помолвка, после которой она уехала в Португалию и вернулась вдовой меньше года спустя, стала для нее далеко не первой. Я знала, что мало какая из принцесс может сама решать свою судьбу, но мне не хотелось думать о будущем, которое казалось далеким и вполне могло измениться.

В Гранаде мой мир был полон девичьих надежд. После ежедневных уроков истории, математики, языков, музыки и танцев мы с сестрами часто шли на террасный дворик у края сада, где предавались извечному занятию женщин королевской крови – вышиванию. Наша задача, однако, была особенной, поскольку эти простые вышивки предполагалось освятить и послать для украшения церковных алтарей по всей Испании в качестве даров от инфант.

Из-за моей порывистой натуры я ненавидела шитье и в шестнадцать лет была практически не в состоянии хоть сколько-нибудь посидеть спокойно. Мои алтарные ткани, покрытые неумелыми узорами и запутавшимися нитями, годились только для мытья церковных полов. Обычно я лишь притворялась, будто вышиваю, а на самом деле пристально наблюдала за доньей Аной и дожидалась возможности сбежать.

Дуэнья сидела под колоннадой с книгой в руках, из которой читала вслух о страданиях какого-то святого великомученика. Вскоре ее голова начала клониться на грудь, а веки – трепетать в тщетной борьбе с сонливостью.

Когда глаза ее наконец закрылись, я подождала еще несколько минут, а затем отложила вышивание, сбросила туфли и осторожно поднялась с табурета. Мария и Исабель сидели рядом, обмениваясь какими-то секретами.

– Хуана, куда ты собралась? – прошипела Исабель, когда я прошла на цыпочках мимо, держа в руке туфли.

Не обращая на нее внимания, я сделала знак Каталине. Сестренка вскочила, уронив вышивание.

– Идем, pequeñita,[5] – улыбнулась я. – Хочу кое-что тебе показать.

– Сюрприз? – Каталина поспешно скинула туфли, но тут же остановилась, прижав ладонь ко рту, и взглянула на донью Ану.

Дуэнья спала сном младенца. Сейчас ее разбудил бы разве что слоновий топот, и я подавила невольный смешок.

Мария, естественно, полагала, будто наступит конец света, если кто-то из нас хоть немного отклонится от предписанного нам образа жизни.

– Хуана, – возмущенно прошептала она, – ты простудишься насмерть, если будешь бегать босиком. Сядь. Тебе нельзя вести Каталину в сад без надлежащей охраны.

– Кто сказал, будто ее у нас нет? – возразила я и сделала пальцем знак.

Из-за колонн позади нас появилась стройная тень. Под тяжелыми веками блестели угольно-черные глаза, голову обрамляли кудри цвета воронова крыла. Несмотря на кастильское платье, вокруг девушки до сих пор ощущалась тень киновари и звенящих браслетов. Я улыбнулась, увидев, что она тоже босая.

Девушку звали Сорайя. Ее нашли спрятавшейся в гареме Альгамбры, и никто не знал, кто она – рабыня, которую бросили покончившие с собой наложницы, или дочь какой-нибудь из младших жен калифа. На своем арабском языке она умоляла смилостивиться над ней и охотно обратилась в нашу веру. Ей было не больше тринадцати лет от роду, и для нее не имело особого значения, какого бога почитать, лишь бы остаться в живых. Я упросила отца отдать ее мне в услужение, и он согласился, несмотря на возражения матери. Сорайя почти не отходила от меня, спала на матрасе в изножье моей кровати и постоянно следовала за мной, неслышно, словно кошка. Я проводила многие часы, обучая ее испанскому, и она быстро училась, но чаще предпочитала молчать. Ее окрестили распространенным христианским именем Мария, но она на него не отзывалась, и нам пришлось смириться с именем, данным ей при рождении.

Я ее просто обожала.

– Эта рабыня-язычница? – прошипела Исабель. – Какая из нее охрана?

Мотнув головой, я схватила Каталину и Сорайю за руки, и мы скользнули в сад. Сдерживая смех, пробрались в беседку из роз, что когда-то служила личным убежищем халифа. Сорайя знала сад как свои пять пальцев и множество раз водила меня сюда на запретные вылазки, и ей всегда было известно, куда мне хочется. На небе начали сгущаться фиолетовые сумерки. Заметив торопливый жест Сорайи, я метнулась вперед, едва не сбив Каталину с ног.

– Быстрее! Сорайя говорит, что нам нужно добраться туда до наступления ночи.

Я потянула Каталину следом за бегущей вприпрыжку Сорайей.

– Хуана… помедленнее, – задыхаясь, проговорила сестра. – Я не могу бежать так быстро. – Она остановилась и упрямо добавила: – У меня ноги болят. – Бросив на землю туфли, она сунула в них измазанные травой ступни. – Ты порвала юбку, когда мы шли через кусты. Это уже третья юбка за неделю. Донья Ана рассердится.

Я бросила взгляд на порванную юбку. Гнев доньи Аны нисколько меня не волновал. Мы добрались до нижней части сада, и впереди показалась полуразрушенная стена на краю глубокого ущелья. Вдали возвышались усеянные пещерами холмы Сакромонте. Остановившись возле стены, Сорайя показала вверх.

Я подняла взгляд к аметистовому небу.

– Смотри!

Над нами вспорхнул одинокий силуэт. За ним последовал еще один, потом еще и еще. Мириады существ сплетали в воздухе кожистую сеть, не прикасаясь при этом друг к другу. Глаз не в состоянии был различить быстрые взмахи их крыльев.

Меня пробрала дрожь. Я знала, что они не причинят нам никакого вреда, но не могла избавиться от страха, хотя уже не раз видела их раньше.

Каталина прижалась ко мне:

– Что… кто это?

– Их я и хотела тебе показать. Это, pequeñita, летучие мыши.