С того места под шкафом, где он лежал уже больше двух часов, были видны серые комки пыли. Скопившиеся под кроватью и под ночным столиком. Полная гармония с горой вонючей посуды в раковине и жирной грязью на стенках ванны. Убранство квартиры шлюхи вполне соответствовало диапазону ее мышления. Все омерзительно. Сейчас она, наверняка занятая поисками очередной дозы, где-то задерживалась. Но она придет. Она точно придет. Такие уроды отвратительны настолько же, насколько предсказуемы.

Четко очерченное пятно света, ожившая геометрия, несколько секунд плясало на паркете. Это проехала машина, и свет ее фар ворвался через ставни. Было уже семь тридцать, вот-вот рассветет. Вокс вспомнил свет фонарей, проникавший через слуховое окно подвала, где мать укладывала его в те ночи, когда ее жирная мерзкая плоть требовала удовлетворения. Ночи, когда безымянные мужчины заставляли ее говорить, пить, кричать, изрыгать свою пошлость. А он лежал на циновке и слушал все это, а потом пытался найти в глубине своего сознания способы исказить эти звуки, чтобы очистить их от грязи. Он всегда засыпал. Свернувшись клубочком в собственном жире. Она день за днем заставляла его наращивать этот жир, пичкала его, чтобы превратить в маленькое толстокожее домашнее животное, этакий шарик, который можно было бить, гору безобидного сала, сносившую все оскорбления, которые она выкрикивала своим голосом сирены. Изумительным голосом, так не соответствовавшим тому, что она собой представляла. Этот был ошибкой космического масштаба. Ошибкой космоса.

Он думал, что, может быть, в нее вселился инопланетянин или она была киборгом, зачатым в лаборатории. И что его настоящая мать умерла, а эта, подставная, заняла ее место. Но нет. Приходилось соглашаться с реальностью. Его мать и была этим существом. Это существо и было его матерью. Его отец когда-то случайно обрюхатил ее. И уехал. Высший разум. Гений, не имевший ничего общего с этим существом. Не оставивший ничего, ни имени, ни фотографии. Только гены. Эту научную интуицию, эту тонкость мыслей, это знание самых невероятных тайн. Его наследие. Оно оставалось нетронутым. Спрятанным в этом жирном теле. Невидимым даже для существа, носившего имя Амели. А-ме-ли. Три нежных слога. Смертельный парадокс.

Итак, он засыпал, и самыми сладкими были моменты, когда он превращался в золотую дораду, плавающую в океане тишины. Потом всегда наступало утро, и побои, и все остальное. Тогда океан прятался внутри него. Аккуратно собранный, сложенный, темный. В один прекрасный день он должен был развернуться. В десять лет он окончательно понял это.

Но сейчас спать было нельзя. Удержаться от сна помогал запах. И отблески света на паркетинах. В видимой вселенной всегда находились полезные элементы, интересные знаки, новая информация. Ожидающая того, кто знает, как ею воспользоваться. В любой момент.

Звяканье ключей. Точно, что без клиента, ведь с такой рожей, какую он ей обеспечил… Амелия, Амели. Встреченная им на тротуаре, совершенно случайно. Ночь, Амели.

То же имя, та же белая кожа космической проститутки. Те же волосы. Рыжие блестящие змеи, наверняка такие мягкие. Бойтесь иллюзий! Желание избить ее до смерти, эту шлюху с улицы Прованс. Сжигаемый властной необходимостью, он пошел в супермаркет и купил чулки. Кассирша улыбнулась при виде его симпатичной физионмии, наверное, решила, что это подарок для невесты. Спрятавшись в туалете на лестничной площадке, он дождался, пока шлюха привела клиента, дождался, пока шлюха закончила с клиентом. Он смеялся про себя, он чувствовал, что вот-вот заскользит, как маленький мальчик-дорада, которым он был столько лет, что все пройдет легко. Легко, как всегда. Когда клиент закончил свое дельце, он, в свою очередь, проник в комнату, натянув чулок на лицо.

Опять звякнули ключи. Да сумеет ли она, в конце концов, открыть эту чертову дверь! Он нуждался в ней для своей истории. Истории, которая так раскручивалась. Нужно сделать это для Брюса-легавого.

Дверь открылась. Наконец-то она вошла, шлюха. Одна, расслабившаяся в предвкушении укольчика. Щиколотки у нее распухли, как бочки, — нечего было таскать свое никому не нужное тело всю ночь. Он видел одну ее туфлю с каблуком, отклонившимся к югу, видел, как она тащится, словно старая кляча, а потом всем своим весом валится на кровать. В полумраке — раздвинутые ноги, рука тянется к выключателю, а затем, тут же— к ящику, где хранятся все ее штучки. Железная коробка со шприцем, жгутом, ложкой, зажигалкой. Он услышал, как она нервно роется во всем этом.

Она укололась, вздохнула, вытянулась на постели, даже не сняв туфель.

Он ждал, глядя на свешивающуюся ногу и правую руку, гладившую низ кровати, потом рука за что-то уцепилась, замерла.

Он дал ей время уплыть подальше, чтобы она не удивилась, увидев мужчину, вылезающего из-под шкафа. Потер одежду ладонями, чтобы немного почиститься, не сводя глаз с лица и обмякшего тела девицы. Один глаз полузакрыт, нос картошкой, жгут на левой руке, иголка еще торчит из предплечья. На сей раз он не натянул чулок на лицо. Он медленно протянул руку. Никакой реакции. Он положил палец на еще видящий глаз и нажал. Она застонала, нога механически поднялась. Упала. Он нажал еще раз. Он мог бы выдавить ей глаз, а она среагировала бы на это не больше, чем полумертвая подопытная лягушка. Он убрал руку. Она глупо улыбнулась:

— Ты красивый.

— Конечно, я твой ангел-хранитель. Я дам тебе много порошка. Пойдем со мной, Амелия.

Он протянул ей руку, она ухватилась за нее и встала. Он привлек ее к себе. Он даже погладил ее по щеке, их головы были так близко друг от друга, что он видел черные точки на ее носу картошкой. И ее зрачки, расширенные, как звезды. Вокс открыл дверь, осмотрел лестницу и мягко потянул Амелию за собой. Они спустились по лестнице, словно пара влюбленных.

Шел дождь. Грязное и серое утро. Редкие прохожие бежали, чтобы поскорее оказаться под крышей, или ускоряли шаг. Какой-то тип пережидал непогоду под навесом магазина, глядя себе под ноги. Вокс обнял шлюху за талию, и они пошли по блестящему тротуару к улице Лафайетта, где прошлой ночью он оставил машину, «пежо-305», угнанную в Обервийе. Она рухнула на сиденье, все так же растопырив лапы. Слизняк, лишенный манер, лишенный перспектив, лишенный интересов. Он завел мотор, включил дворники, и те задвигались по стеклу. Это вызвало у нее смех, она протянула руку к ветровому стеклу, имитируя их движение.