Амаро был посвящен в сан в успенский пост, а некоторое время спустя, еще не успев покинуть семинарию, получил письмо от падре Лизета.
«Милый мой сын и юный коллега, теперь, когда вы рукоположены, я, следуя велению совести, обязан дать вам отчет о положении ваших дел, ибо хочу исполнить долг, возложенный на мои слабые плечи волею нашей незабвенной маркизы, уполномочившей меня позаботиться о ее посмертных распоряжениях, касающихся вас. Хотя земные блага не. много значат для души, посвятившей себя Богу, однако деньги любят счет, а точность в этих делах – дружбе не помеха. Знайте же, милый сын мой, что сумма, завещанная вам нашей дорогой маркизой, которой вы должны воздвигнуть в душе своей памятник вечной благодарности, полностью исчерпана. Пользуясь этим случаем, сообщаю вам, что после смерти вашего дядюшки тетушка ваша ликвидировала его бакалейное заведение и вступила на путь, который мне не подобает назвать настоящим именем; она подпала под иго страстей, вступила в незаконную связь, утратив вместе с чистотой души все свое имущество, и ныне содержит меблированные комнаты в доме пятьдесят три по Конопатной улице. Если я касаюсь столь низменных подробностей, слишком недостойных слуха юного клирика, то единственно из желания дать наиточнейшие сведения о вашем почтенном семействе. Сестра ваша, как вы, вероятно, знаете, вышла в Коимбре замуж за Богатого человека; и хотя в семейной жизни не золото следует ценить превыше всего, однако эта сторона жизни тоже весьма важна и может иметь в будущем известное значение, почему я и считаю нужным уведомить об этом вас, милый мой сын. Наш дорогой ректор писал мне о своем намерении направить вас в Фейранский приход, в Гралейре; я постараюсь похлопотать за вас у некоторых влиятельных лиц, настолько добрых душой, что они готовы выслушать ходатайство бедного священника, не просящего у господа ничего, кроме снисхождения. Надеюсь, что мне не откажут. Продолжайте, милый мой сын, свой путь по стезе добродетели; я хорошо знаю, что добродетелью преисполнена ваша душа, и поверьте, наша священная миссия дает отраду тому, кто умеет понять, сколь сладостное утешение и покой проливает в сердце служение господу. Прощайте, милый мой сын и юный коллега. Не сомневайтесь, что мыслью я всегда с воспитанником нашей незабвенной маркизы, которая на небесах молит столь горячо ею любимую и почитаемую Пресвятую деву за благополучие своего дорогого питомца.
Лизет.
P.S. Мужа вашей сестры зовут Тригозо.
Лизет».
Через два месяца Амаро получил назначение в приход Фейран, в Гралейре, в горах Верхней Бейры. Он прослужил там с октября до весны.
Фейран был бедной пастушеской деревней, в зимнее время почти необитаемой. Амаро нечего было там делать; он томился у очага и слушал, как бушует в горах зимний ветер. Весной в округах Сантарен и Лейрия остались вакантными густо населенные, Богатые приходы, платившие священникам хорошее содержание. Амаро тотчас же отправил письмо сестре, описав свою беспросветную нужду в Фейране. Та выслала ему двенадцать золотых, усиленно призывая Амаро расходовать эти деньги экономно; на них он должен был съездить в Лиссабон и подать прошение о переводе. Амаро немедля отправился в путь.
Чистый, живительный воздух горной деревушки обновил его кровь; он уезжал оттуда крепкий, стройный, похорошевший, со здоровым румянцем на загорелых щеках.
Прибыв в Лиссабон, Амаро прежде всего пошел искать дом номер пятьдесят три по Конопатной улице, где жила его тетка. Она стала уже совсем старухой; на огромном шиньоне из накладных волос алел пунцовый бант, лицо было густо обсыпано пудрой. После всех перенесенных бед она ударилась в святошество и теперь с благочестивой радостью протянула к Амаро свои худые руки.
– Как ты похорошел! Неузнаваем! Кто бы поверил? Господи Иисусе, как ты изменился!
Она не могла наглядеться на его сутану, на выстриженную на темени тонзуру; потом, начав рассказ о пережитых злоключениях и пересыпая свою речь охами и ахами, призывами к милости Божией и сетованиями на дороговизну, повела племянника на третий этаж и показала комнату, выходившую окнами во внутренний двор.
– Здесь ты будешь роскошествовать, как настоящий аббат, – сказала она, – и совсем недорого!.. Рада бы держать тебя бесплатно, но увы!.. Мне ужасно не везло, Жоанзиньо!.. То есть, тьфу, извини, – Амаро! У меня все Жоанзиньо на языке…
На другой же день Амаро пошел в церковь святого Луиса, к падре Лизету. Оказалось, тот уехал во Францию. Тогда он вспомнил про младшую дочь маркизы де Алегрос, дону Жоану, которая была замужем за графом де Рибамар, членом Государственного совета, человеком весьма влиятельным, непоколебимым возрожденцем с самого пятьдесят первого года,[28] дважды занимавшим пост министра внутренних дел.
Подав прошение, Амаро, по совету тетки, отправился как-то утром к графине де Рибамар, в Буэнос-Айрес.[29] У подъезда особняка он увидел изящное ландо.
– Сеньора графиня едут со двора, – сообщил ему слуга в белом галстуке и альпаковом сюртучке, стоявший у ворот с сигаретой в зубах.
В этот момент в глубине мощенного плитами внутреннего дворика распахнулась дверь, обитая зеленым плюшем, и на каменном крыльце появилась дама в светлом туалете – высокая, худая, белокурая. Ее мелко завитые волосы закрывали весь лоб пышной челкой, на длинном, остром носу сидело золотое пенсне, из родинки на подбородке торчало несколько светлых волосков.
– Сеньора графиня, конечно, не узнает меня… – сказал Амаро, сняв шляпу и низко кланяясь. – Я Амаро.
– Амаро? – переспросила она с недоумением; имя это как будто ничего ей не говорило… – Ах, боже мой, так это вы? Какая перемена! Совсем взрослый… Вас не узнать!
Амаро улыбался.
– А между тем я должна была ждать этого! – продолжала она удивленно и радостно. – Так вы теперь в Лиссабоне?
Амаро рассказал о своем назначении в Фейран, описал этот нищий приход…
– Я приехал просить о переводе, сеньора графиня.
Она слушала его, опираясь на ручку длинного зонтика, обтянутого светлым шелком, и Амаро чувствовал исходивший от нее запах пудры и свежеотглаженного батиста.
– Я позабочусь о вас, – сказала она, – не беспокойтесь ни о чем. Мой муж поговорит, где надо; и беру это на себя. Зайдите ко мне… – Она задумалась, приложив палец к губам. – Постойте, завтра я еду в Синтру.[30] В воскресенье… Нет! Пожалуй, недели через две. Ровно через две недели, в это же время, так будет лучше всего.
Она засмеялась, блеснув влажными, крупными зубами.
– Я так и вижу вас с Луизой за Шатобрианом! Быстро летит время!
– Как поживает ваша сестрица? – спросил Амаро.
– Здорова. Живет в своей усадьбе, в Сантарене.
Она протянула ему руку, затянутую в перчатку из шведской кожи; при этом зазвенели ее золотые браслеты; затем, ловкая, худенькая, она легко вскочила в ландо, и от быстрого движения мелькнули белоснежные кружева нижней юбки.
Амаро принялся ждать. Стоял июль, самая жаркая пора лета. По утрам он слушал мессу в церкви святого Доминика, а потом целый день, в ночных туфлях и халате, слонялся без дела по дому. Время от времени он шел в столовую поболтать с теткой. Ставни были прикрыты, в полумраке жужжали мухи. Тетка сидела на стареньком плетеном канапе и вязала «кроше», поглядывая на свою работу через сползшие на кончик носа очки. Амаро, зевая, листал старый том «Панорамы».
Под вечер он выходил пройтись по Росио.[31] Было душно и безветренно, на всех углах уличные разносчики протяжно выкрикивали: «Кому свежей воды!» На скамейках под деревьями дремали бездомные оборванцы, вокруг площади непрерывным хороводом катились свободные фиакры, сияли окна и вывески кофеен, и истомленные духотой фланеры, зевая, лениво и бесцельно бродили по тротуарам.
