Но он совершенно не ожидал, что будет сидеть за картами у Холидэя с тем человеком, который, мать его так, наградил его этими шрамами, а еще с Уайаттом Эрпом, Бэтом Мастерсоном и прочими.
Все не заладилось еще вчера, когда Фрэнки Йель вызвал Эла в свой офис в гараже.
— Слышал про Лысого и Худого Сэла? — спросил Йель.
Обычно выглядевший безукоризненно, сейчас босс поразил Эла своим внешним видом, который можно было наблюдать нечасто — всклокоченные темные волосы, красные глаза, и даже его дорогой костюм (черный, в белую полоску, и черная рубашка с белым галстуком) выглядел так, будто Йель спал в нем.
— Ага, долбаный позор, — сказал Эл, сочувственно покачав головой, хотя на самом деле не питал ни малейшего уважения к тем, кто позволил себя так одурачить. — Трагедия, черт подери. У обоих остались жены и маленькие дети.
Четверо лучших стрелков Йеля Лысый Пит, Кудрявый Сэм и два Сэла (Толстый и Худой) — были найдены с пулями в головах. Как если бы их казнили. У канала. Вчера днем. Прогуливающейся парочкой, которая и вызвала полицию.
— Проклятые выродки ирландских сук! — брызгая слюной, крикнул Йель. Он стукнул кулаком по столу, и его бумаги и журналы вместе с карандашами и ручками подпрыгнули. — Вшивые бесчестные ирландские сосунки!
Очевидно, босс считал происшедшее возмездием «Белой Руки» за погром, устроенный Элом в День святого Валентина. Эл, чья жена Мэй, вообще-то, была ирландкой, не обиделся на шефа за такие слова, считая реакцию Фрэнки абсолютно соответствующей обстоятельствам.
Сидя на потрепанном деревянном стуле для посетителей, напротив Йеля, раскачивавшегося в своем вращающемся кресле позади стола, Эл заговорил сам:
— Но Кудрявый и все остальные были в Манхэттене, следили за этим кабаком. Могли ли это сделать Холидэй и два его старых Диких Билла?
Йель отмахнулся.
— Единственный Дикий Билл, которого я здесь чую, это Ловетт! Его и Деревянную Ногу, подловивших наших парней-простачков в Манхэттене, притащивших их за задницы сюда и убивших их, просто и хладнокровно убивших их! Эти ирландцы просто животные… Тебе повезло, что тебя с ними не было!
Кудрявый и Лысый были помощниками Эла в деле в «Скальде», так что он понял, куда клонит шеф.
— Итак, Фрэнки, какой наш следующий ход?
— С ирландцами? Об этом позабочусь я. А твой следующий ход — принять приглашение на игру в карты у Холидэя.
Эл вздрогнул.
— Какого черта, босс, это розыгрыш, что ли?
— Никаких розыгрышей, — ответил Йель, покачав головой. — Что бы ты сказал на то, если я сообщу тебе, что сегодня мне позвонил… Арнольд Ротштайн собственной персоной.
Эл резко выпрямился.
— Иисусе. И с каких это пор у нас дела с этим финансовым королем Манхэттена?
— Возможно, с нынешних, если нам повезет. Если мы хотим застолбить участок на Манхэттене, нам надо вести себя так, чтобы не огорчать его. Он считает себя этаким… этаким миротворцем или чем-то в этом роде. Ротштайн ведет дела с Холидэем, и если мы хотим хоть когда-то вести дела с Ротштайном, он подразумевает, что некоторые прошлые дела должны остаться в прошлом.
— Легко ему так говорить, мать его, — пробурчал Эл, потрогав шрамы, багровеющие на левой щеке.
— Слушай, Ротштайн — ростовщик, черт, но ростовщик, который может закруглить того, кто пойдет не в ту сторону. Это неожиданная прелюдия, особенно со стороны такого парня, и если учесть, в каком супе из дерьма мы плаваем здесь и сейчас, я не собираюсь игнорировать такие предложения. Капишь?
— Капишь, — нерешительно повторил Капоне.
Йель выставил вперед ладонь.
— Согласно посланию от Холидэя, ты приглашен на приватную игру в его клуб, вечером в воскресенье.
— Игру? Какую, к чертям, игру?
— Покер. Мы же говорили о том, что Эрп открыл там комнату для игры, не так ли? Маленькую комнату на первом этаже.
На прошлой неделе Йель рассказывал Капоне про покер у Эрпа, в качестве подготовительной стадии для полномасштабного казино.
— Ага, точно, босс. Как я понимаю, Ротштайн хочет, чтобы мы собрались там, словно куча радостных устриц в банке. Но зачем им там я? Почему не вы?
Йель пожал плечами.
— Пригласили нас обоих, но я отказался, сославшись на кризис в делах. Но принял приглашение для тебя, поскольку ты здесь главный после меня.
Эл улыбнулся, слегка уязвленный, но улыбнулся.
— Мне действительно приятно это слышать, босс. Чертовски приятно.
Он подвинулся на край деревянного стула.
— Это что-то вроде… Вы называете это… переговорами? Ротштайн в качестве посредника между двумя недружественными группами?
— Нет. Возможно, до этого дойдет позднее. Это исключительно официальный прием. Игра с высокими ставками, как сказал Ротштайн.
— Да уж, ставки высоки, типа, мне получить пулю в затылок.
Йель проигнорировал последнюю фразу.
— Можешь взять черный «Кадиллак». Прикуп — штука баксов. Вот.
Он достал из-под бухгалтерского журнала конверт и передал его Элу.
Тот взял конверт, откинул большим пальцем клапан и пересчитал деньги. Три штуки, сотенными.
Йель улыбнулся, хотя в его нынешнем настроении для этого требовалось определенное усилие.
— Выиграешь, проиграешь, все твое, мальчик.
— О, спасибо, босс. Может, я смогу провести эту ночь с пользой.
Йель поерзал в кресле.
— И Ротштайн сказал… как там он это сформулировал? Это «жест» со стороны Холидэя. Дружественный жест. В общем, они хотят удостовериться в том, что ты уже не горишь желанием прикончить эту костлявую задницу.
— Ну, я все также горю этим самым желанием.
— Черт подери, Эл, сделай так, чтобы они подумали, что ты не хочешь!
Эл вздохнул, откинувшись на спинку стула.
— Кто со мной?
— Никого. Ни телохранителей, ни поддержки. Хозяева диктуют правила. Даже Ротштайн будет один.
Эл снова сдвинулся на край стула.
— Босс, вы же не думаете, что я отправлюсь без пушки!
— Насчет железа ничего не говорилось. Они просто хотят, чтобы вокруг не стояла толпа горилл и чтобы какое-нибудь мизерное недоразумение не переросло в стрельбу. А ты можешь отправиться загруженным, только не переусердствуй.
Как выяснилось, оружие было первым предметом обсуждения. Когда Эл поднялся по ступенькам и вошел в главный вход особняка, его встретил Бэт Мастерсон. Даже не поздоровавшись, он принялся его обыскивать, позволив себе такую вольность, как самому залезть в правый боковой карман пиджака Эла и вытащить оттуда револьвер тридцать восьмого калибра. Он быстро отдал его Техасской Гуинан, которая играла роль дежурной официантки.
Эл перехватил запястье Мастерсона, хотя его оружие уже было в руках у девушки-блондинки, кричаще одетой, словно на карнавальном шествии, в красное с блестками платье с большим вырезом.
— Нет, — сказал Эл.
Улыбка Мастерсона выглядела настоящей, но его светло-голубые глаза смотрели ледяным взглядом.
— Извини, Эл, как в Додж-сити или Тумстоуне. Проверка в дверях на стрелялки.
— У меня с собой только одна, — сказал Эл, отпуская запястье Мастерсона и выставляя руку ладонью вперед. — И я хочу получить ее обратно. Сейчас.
— Если ты не желаешь играть по правилам, установленным в этом доме, — начал Мастерсон, и его улыбка стала такой же ледяной, как взгляд, — то мы попросим тебя уйти.
— Тогда мне придется уйти. Я не собираюсь играть в Даниила в вашем чертовом львином логове.
— Воля твоя.
Эл наклонился к нему, оказавшись чуть ли не нос к носу.
— Послушай, отец, если бы ты пришел в мой дом один, а я там был бы со своими ребятами, ты бы вошел внутрь без своей пушки?
Мастерсон вздохнул, секунду подумал и выдохнул:
— Нет. Я не стал бы… Текс! Верни ему его штуковину… Входи, милости просим.
Сделав жест в духе «проходите», Мастерсон пошел сквозь открытые двойные двери.
Техасская Гуинан отдала Элу револьвер тридцать восьмого калибра, взамен которого он вручил ей свою черную «борсалино», а затем отщелкнул барабан револьвера и крутанул его. Все патроны были на месте.
