Дроздов встал.

—  Действительно, конкуренции у нас нет. Но объясните мне, рабочему человеку… Я на своем станке, на своей ма­шине за смену могу дать продукции на сорок тысяч рублей. А, скажем, в Ленинграде группа конструкторов, инжене­ров, рабочих создала машину, на которой я за ту же самую смену могу дать продукции уже на сто тысяч рублей. При­том за ту же смену я в два раза меньше измотаюсь. Разве старая моя машина выгодна для социалистического произ­водства?

—  Вы задаете элементарный вопрос. Обратите внима­ние, товарищ, на слово «выгода»… Да вы садитесь, сади­тесь, товарищ…—снисходительно бросил профессор Дроз­дову.— «Выгода»… Слово это типично для капитализма. Допустим, в Ленинграде изобрели машину в два раза производительнее той, на которой работает сей уважаемый мо­лодой человек. Но что же делать с этой вашей машиной или станком? Выбросить? По стране таких станков или машин наберется примерно тысяч сорок. А каждая машина или станок стоит, допустим, не меньше пятидесяти тысяч рублей. А ну-ка посчитайте, сколько лишь за один день мы выбросим на свалку ценностей.

Зал оживленно зашумел. На Дроздова стали оборачи­ваться, с насмешкой рассматривая его. Кто-то с издевкой спросил: «Что, выкусил?..» Однако Бориса ни вопрос про­фессора, ни насмешки зала не смутили.

—   Что же получается, товарищ профессор? Капиталис­ты будут систематически производить той же продукции в два раза больше и уж, конечно, намного дешевле? А мы будем шлепать по старинке?

—   Нe так все это просто, как вам это представляется. Для капиталиста важен чистоган на этот день, месяц, год, иначе его задушат конкуренты. Но уверяю вас, молодой че­ловек, ленинградцы не схватят за горло москвичей.

В зале дружно рассмеялись…

—   Зачем же за горло! Руку дружбы протянут, если нам тяжко станет, — поддакнул кто-то. — Да любой город помо­жет в трудную минуту.

Но Дроздов не сдавался.

—   Это совсем другая категория, далекая от экономиче­ской. А меня, товарищ профессор, волнуют не эмоции, а самые элементарные убытки. Согласитесь, Василий Василье­вич… При условиях, о которых я говорил, когда ленинград­цы создали новую машину, а мы продолжаем работать на старой, мы понесем колоссальные убытки. Разве не так?

— И так, и не совсем так, если думать в государствен­ном масштабе. В условиях планового социалистического хо­зяйства, где внедрение новых машин в производство проис­ходит планомерно, по плану технической реконструкции, на основе расчета экономической эффективности и где замена старого оборудования новым может быть произведена лишь в том случае, если это выгодно с народно-хозяйственной точки зрения… Вот такое развитие техники, молодой чело­век, не порождает морального износа, и этот износ при амортизации основных фондов не учитывается.

Дроздов опять поднялся.

— Извините за резкость: я вам о Фоме, вы мне о Ереме… Планомерность планомерностью, а меня волнуют убыт­ки. Огромные! Меня возмущает запланированное отстава­ние, мое личное отставание от капиталистического рабочего, который занимается тем же делом, что и я, но работает на более производительной машине.

Голос профессора загремел уже строго:

—  Еще раз повторяю вам. В социалистическом общест­ве происходит непрерывное совершенствование производ­ства. Это вызывает необходимость замены устаревшей тех­ники новой, а новой — еще более новейшей. И вот то глав­ное, чего вы домогаетесь, молодой человек… Расходы по по­крытию убытков, которые возникают от вывода из строя старых машин и замены их новыми, принимает на себя Со­ветское государство. Мы не так бедны, как вам это кажется, молодой человек.

Последние слова профессора Протасова потонули в шум­ных аплодисментах. Обстановка сложилась таким образом, что когда настала очередь задавать вопросы, Дроздов был вынужден молчать. Но и согласиться с ученым-экономистом он не мог.

При выходе из зала, в дверях, Борис плечо к плечу столкнулся с главным инженером завода Василием Бори­совичем Астаховым. Вернее— заместителем главного инже­нера: недавно его понизили в должности. И может, пото­му — не было сейчас в голосе Василия Борисовича той под­черкнутой уважительности, с которой он недавно смотрел на рабочих с высоты своего поста.

—  Я бы вам посоветовал, товарищ Дроздов, быть по­аккуратней с вашими непродуманными вопросами, — хмуро сказал он.

—  Почему же они кажутся вам непродуманными? — тотчас переспросил Борис.

—  А потому, что — дискредитируют нашу советскую экономику.

—  Не экономику, Василий Борисыч. Могу определить с большей откровенностью… Отрицание морального износа оборудования дискредитирует некоторых головотяпов-экономистов.

—  Но-но, поаккуратнее на поворотах.

—  Не боюсь я ваших поворотов… Я не согласен с лек­тором. Их уже начали окружать люди, заинтересованные в про­должении спора. Но Астахов, привыкший все решать еди­нолично, сразу же вдруг как бы закруглил разговор.

—  Слушай, иди к чертовой матери, — по-свойски ска­зал он Дроздову. — Не понимаешь, куда прешь. Не пони­маешь ты и — на кого прешь!

Дроздов с досадой отмахнулся. Умный человек Астахов, а добраться до глубины вопроса или не может, или не хо­чет.

Может бы и забылась эта полемика с профессором, как вдруг при очередном посещении излюбленного своего ма­газина «Академкнига» Борис увидел на прилавке довольно солидный том: «К вопросу об амортизации промышленно­сти в СССР». Автором книги был Протасов. Борис открыл оглавление и прочел название одной из глав: «О так назы­ваемом «моральном износе».

-— Ты погляди на этого человека! — изумленно пробор­мотал Борис Дроздов. — Он не только говорит, по и пишет о «так называемом»…

Купил книгу. Три дня потом читал ее, безжалостно чер­кая страницы и карандашом намечая ответы на полях. Про­тасов упорно доказывал, что «морального износа» машин в условиях планового социалистического хозяйства СССР нет и быть не может. И опять он повторял, что в нашей стране происходит непрерывное совершенствование произ­водства, что неизменно вызывает необходимость заменять устаревшую технику новой, а новую — новейшей. И так без конца… Профессор не хотел думать о нем, рабочем чело­веке, который мог работать не завтра, а сегодня — на более совершенном станке и производить в два-три раза больше дешевой продукции. Ему было жаль морально устаревшей машины, станка, механизма, жаль — если они не износи­лись физически. Протасов опять живописал капиталиста, которого душит конкуренция… И тому подобное.

Вызывало удивление: неужели профессор в этом не разбирается? Или тут есть нечто такое, чего он, Дроздов, не понимает? Нельзя же, думал Дроздов, сознательно ми­риться с отставанием от капиталистического производства?

Как всегда в таких случаях, пришло решение: надо на­писать об этой возмутившей его книге в какой-нибудь жур­нал или газету. Дроздов уже много раз и до войны, и уже после писал в разные журналы, и статьи его охотно печа­тали. Подписывал он их обычно своим псевдонимом: «Бо­рис Андреев». А что, если написать в журнал «Проблемы экономики» и подписаться своим собственным именем и указать свою профессию? Проблема была достаточно серь­езной и ответственной, чтобы прятаться под псевдонимом.

…Статья вышла на пятнадцати машинописных страни­цах. Дал ей отлежаться, как это делал всегда. Через не­сколько дней он перечитал написанное, и его поразил топ статьи: он был просительным, и лишь под конец звучало возмущение. Это последнее относилось к главе о моральном износе, где он, Дроздов, рассуждал о позиции автора книги и о естественных убытках государства после замены старых машин новыми: оно же у нас богатое…