—   Иван Федосеевич, вы что… ключи потеряли?

Голос, раздавшийся за дверью, заставил Дроздова вздрогнуть. Он сразу же понял, кому принадлежал этот голос. Кровь стала медленно отливать от его лица. Борис хотел уже повернуть и сбежать по лестнице, но дверь резко распахнулась. На пороге стояла… Женя. Она молча, словно не веря своим глазам, смотрела на него. И вот раздался шепот:

—   Бо-оря-а!.. — Недоверчиво протянула руку, коснулась его щеки. — Милый! Родной ты мой! — наконец обрела го­лос.

Опомнился и Борис. Он порывисто обнял Женю и увлек ее в квартиру. Женя сквозь слезы пыталась ему что-то ска­зать, но волнение, радость так переполнили ее, что все сло­ва у нее перемешались. Да и нужны ли были тут слова? Он сжимал ее плечи, нежно гладил по голове и сам бормотал что-то несвязное.

А Женя, захлебываясь слезами, все пыталась поведать обо всем, что пережила за эти годы. Но Борису не нужны были ни объяснения, ни оправдания — разве можно изме­нить прошлое? Он сам мучился и метался, да поделать ни­чего не мог. И не знал он сейчас, чего в его душе больше: радости или страдания?

Как же он любил ее! Даже такую вот, запутавшуюся, несчастную, но по-прежнему прекрасную и желанную. Теперь уж он не мог, не хотел, не в силах был с нею рас­статься.

Он усадил Женю в кресло, тихонечко стал гладить ее руки, плечи, щеки. И все повторял ласково:

—   Ну, хватит, хватит, Женечка… Успокойся! Ну, пожа­луйста, успокойся. Все, все теперь будет хорошо. Ну, скажи мне что-нибудь…

Лицо у нее распухло от слез, глаза покраснели, зато капризный излом губ стал еще заметней. Сколько лет про­шло после их последней встречи, а годы будто не косну­лись ее красоты. Ни морщинки на лице. Порода, что ли, такая?

Мысли его прервал телефонный звонок. Борис взглянул на Женю, но тут же понял, что ей нет никакого дела до телефона.

—  Черт с ним. Пусть звонит, — весело сказал Борис.

Телефон зазвонил опять. Но может, сам Вальцов зво­нит Жене?

«Вальцов. Это он».

Борис резко поднял трубку.

—  Здравствуйте, Иван Федосеич.

—  Откуда знаешь, что это я?

— Кто же так долго может названивать?

Вальцов рассмеялся. Потом сообщил, что он находится у матери.

—  Поехала к себе старушка и вдруг расхворалась. Пло­хо ей, до утра не смогу вырваться отсюда.

—  Все понятно, — с нажимом сказал Дроздов.

—  Не мудри. И слушай сюда, как говорит мой шофер. Холодильник полон всего…

—  Ты это специально?

—  Не будь дураком. В конце концов от твоего счастья и благополучия зависит мое собственное. А мне жить от­пущено поменьше, чем тебе. Это можешь себе уяснить?

—  Ох, Иван, Иван! Если бы ты знал, что наделал!

—  Слушай, Борька… Милушка… Ну, пожалей хотя бы Соню. Вот-вот у ней инфаркт… поверь! Пожелтела вся… Пальцы прыгают… Не могу смотреть. Пойми!

—  Понял. Не о себе думаю.

—  Спасибо, Борис. И не злись. Потом оценишь.

Дроздов помолчал. Надо было кончать разговор, но ему

почему-то стало страшно.

—  Ну, что сопишь? Не казни себя — будь хоть раз муж­чиной. Принимай, как воин, ответственное решение. Знаешь, поди: семи смертям не бывать, а одной не миновать.

Борис вздохнул и, подыгрывая, намеренно громко спро­сил:

—  А температура у матери большая?

—  Не мерил. Но горит вся.

—  Не волнуйся, Иван Федосеич, ключи занесу — как раз около министерства буду.

Но Вальцов, видимо, не понял нарочитости слов Бориса.

—  Да на кой бес они мне сдались! — загрохотал он. — Вторая связка есть. Оставь себе и держи крепко.

И вдруг горячая волна нежности к Вальцову заполони­ла душу Бориса. Он, видите ли, о себе думает! Не о себе, нет. О нем, Дроздове. И думает, и страдает. Пусть грубо­вато, по-мужицки сработал. Но черт возьми, надо же ког­да-то рубить этот узел и прибиваться к какому-то краю!

—  Ох, Иван Федосеич! Если б ты знал!

—  Знаю!..

Трубка разразилась частыми гудками. Борис осторожно положил ее на аппарат.

Во время разговора он не видел Женю. Но она, навер­ное, глаз с него не спускала.

—  Что?! — не голосом, а только губами задала вопрос.

—  Мать заболела у Ивана Федосеича. На работу утром от нее поедет.

Она в изнеможении закрыла глаза, вздохнула.

—  Господи! Каким эгоистом становишься поневоле… Надо пожалеть Анну Дмитриевну, а я счастлива, что мы наконец-то вдвоем с тобой…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

КОНФЛИКТ

1

Ничто не проходит бесследно. В том, что это именно так, Бopис Дроздов убеждался не раз…

Как-то в заводском клубе, было это в году сорок вось­мом, Борис тогда только возвратился из Германии, состоя­лась лекция — об амортизации машин. Читал ее экономист и философ, профессор Протасов. Лекция была рассчитана в основном па инженерно-технических работников, но приглашались все желающие. В малом зале заводского клуба мест не хватило, пришлось переходить в большой.

Борис слушал профессора с большим удовольствием. На трибуне действительно был мастер своего дела. На живых и конкретных примерах он сумел так построить свое вступление, что речь его не раз прерывалась аплодисментами слушателей. Искушенный в ораторском искусстве, за­ставил он их и посмеяться, явно для разрядки разговора на столь серьезную тему.

И вдруг Дроздов насторожился… Василий Васильевич (так звали профессора) затронул тему морального износа оборудования. Он утверждал, что в условиях социалисти­ческого производства ее быть не может:

—  Амортизация у нас возмещает только материальный или физический износ основных фондов. Явление так на­зываемого морального износа, в результате которого маши­на — я цитирую Маркса — «утрачивает меновую стоимость, по мере того как машины такой конструкции начинают воспроизводиться дешевле или лучше, машины вступают с ней в конкуренцию».— Профессор взглянул в зал поверх очков и вдруг понизил голос… —Для тех, кто заинтересу­ется, сообщаю: цитата взята из первого тома «Капитала», со страницы четыреста десятой. Итак, продолжаю. Явле­ния морального износа присущи лишь капиталистическому хозяйству…

Дроздов не верил своим ушам. Он не удержался и гром­ко сказал:

—  А почему это моральный износ возможен только у капиталистов? Машины и у нас такие же. Такую же при­мерно продукцию получаем и мы.

—  А потому, товарищ… Извините, я не вижу того, кто подал эту реплику… Потому, что при капиталистической форме производства машины, фактически вполне пригод­ные к работе, идут на свалку. Истина проста: экономически для капиталиста на них невыгодно работать — они не вы­держивают элементарной конкуренции с новыми, разуме­ется, более совершенными машинами. И потому я хотел бы спросить вас, неведомый мне оппонент… В условиях со­циалистического хозяйства вы когда-либо наблюдали кон­куренцию? Или хотя бы слышали о ней?