А вот Ленка, та боялась бога, ее даже в дрожь бро­сало, когда Борис пытался поговорить с ней о религии и, главным образом, о том, как она утвердилась в человече­ской жизни,— тут же вырывалась и убегала…

Видно, эти его дурацкие и неумелые разговоры и погу­били их дружбу. Даже проститься не пришла…

2

—  Куда мы идем? — громко спросил Борис.

Пашка резко остановился. Борис налетел на него сза­ди, толкнул,— тот вполголоса выругался:

— Растяпа!

Тон снисходительный. Пашка вообще после случивше­гося на вокзале как-то преобразился, почувствовал себя старшим. Он уже бывал в Москве с отцом, правда, давно, и сейчас никак не мог вспомнить, куда им надо идти. При­знаваться, однако, ему не хотелось — внезапно приобретен­ная власть над Борисом пришлась ему по душе.

—  Может, спросить? — предложил Борис, заметив не­уверенность товарища.

Тот заколебался, но делать нечего. Они остановили мо­лодую женщину и спросили, как им проехать к Сивцеву Вражку.

Женщина почему-то обрадовалась и воодушевленно принялась объяснять:

—  Вам, милые юноши, нужно сесть на «четверку», а потом на «аннушку». А там вы по малому кольцу прями­ком до Арбатской площади доберетесь.

—  На какую еще «аннушку»? — удивленно спросил Пашка.

Женщина улыбнулась.

—  Трамвай так называется. Это номер такой: «А».

Вверху смотрите номера. Сначала садитесь вот на этот. У Мясницких ворот пересядете, да вам в вагоне скажут. Садитесь, садитесь, а то вас затолкают. Давайте ваш узел, помогу.

Она хотела помочь Пашке, но тот испуганно от нее от­шатнулся: Борис и женщина рассмеялись.

—  Пуганая ворона куста боится! — шутливо восклик­нула она.— Вы что же, юноши, в гости приехали?

— Нет, работать хотим.

Лицо женщины посерьезнело.

—  Трудно сейчас с работой. На биржу вам надо.

Собеседница задумалась. Потом вдруг, пошарив в су­мочке, достала листок бумаги, что-то черкнула на нем и протянула Борису.

—  Туго придется, позвоните мне по этому телефону. Зовут меня Клавдия Ивановна Осетрова. Может, и по­могу. Ну… счастливо вам,— и помахала им рукой.

Борис и Пашка заторопились к трамваю. Их волной внесло в вагон, а там так сдавили, что не вздохнешь. Кондуктор сердитым голосом требовала оплачивать проезд, только какое там: оба рукой пошевелить не могли. Борис попытался поставить чемодан на пол, на него сердито за­кричал сосед:

—  Убери с ноги! — и Борис поспешно подхватил чемо­дан.

Так и проехали «зайцами» до пересадки. Здесь было свободней, Пашке удалось даже сесть. Вагон трясло и мотало из стороны в сторону, он гремел на стыках, гла­за хотелось закрыть от страха, того и гляди, опроки­нутся; однако к Трубной площади они спустились бла­гополучно и бойко покатили вдоль зеленой стены де­ревьев.

В «аннушке» было так же шумно, как и в «четверке». Кондуктор, еще молодая девушка, чем-то похожая на ту, вокзальную воровку, задорно улыбнулась Борису, когда он стал на нее удивленно посматривать: действительно похо­жи, даже ноги у обеих голенастые, загорелые.

—  Чего уставился? Не видал таких? Иль понрави­лась?— громко, на весь вагон, спросила она.

Борис вспыхнул и не знал, куда глаза девать.

—  Нет, не понравилась,— вмешался в разговор Паш­ка.— У него точно такая же девица едва чемодан не сперла.

Кто-то громко рассмеялся, а девушка обиделась.

—  Я с пяти утра трясусь в вагоне, а он мне какие сло­ва! И не стыдно?

Кондуктора поддержала какая-то старушка, оказав­шаяся на редкость остроязыкой. Она набросилась с ру­ганью на Пашку, даже оторопевшего от неожиданности.

—  Хватит с него,— вступилась кондуктор за Пашку.— Если молчит — значит понял, что такое хорошо, а что та­кое плохо,— и, улыбнувшись Борису, объявила: — Сивцев Вражек. Ваша остановка, господа хорошие.

—  Какие же мы господа? — обиделся Борис.

Девушка простодушно рассмеялась.

—  Я пошутила. Хотела услышать ваш голос. А то мол­чите и молчите.

Они вышли, огляделись. Кондуктор помахала Борису рукой, а Пашке погрозила пальцем, и трамвай со зво­ном и скрипом укатил. Пашка вздохнул с облегчением, огляделся и довольно быстро сориентировался.

— Пошли.

3

Дядя встретил Бориса не очень-то дружелюбно: на­мекнул, что ждал племянника одного. Трудно сейчас с ра­ботой, и он-де не имеет ни малейшей возможности помочь Борису. Переночевать, что ж, за одну ночь места не про­лежит.

Нос у Пашки жалобно сморщился, но он тут же спря­тал глаза от Бориса.

—  Вот скупердяй проклятый! — ругал своего родствен­ника Пашка, когда наутро провожал Бориса.— Куда ты теперь?

—  Не знаю. На биржу пойду, куда же еще?

—  Ну ладно, ты уж того…

—  Будь здоров.

—  Заходи, коли что.

— Да уж, к вам зайдешь…

—  Я-то здесь ни при чем.

—  Понимаю.

И Борис зашагал со двора, не оглядываясь.

На бирже было шумно и людно. Все куда-то спешили, громко переругивались. Борис опустил чемодан на пол и тотчас получил толчок в бок. Оглянулся.

—  Сейчас же возьми в руки,— строго сказал ему пожи­лой мужчина с худым, истощенным лицом.

—  А что? — с удивлением спросил Борис.— Уволокут?

—  А то?

—  Так уж все и воры?

Сомнение в голосе Бориса почему-то задело мужчину за живое.

—  Ему добра желаешь, а он туда же, ерепенится. Ты погляди, сколько тут вокзального люду шныряет!

Борис пожал плечами, огляделся:

—  Люди как люди… Как их тут отличишь друг от друга?

—  Ты что, малый, впервой здесь?

—  И десяти минут еще нет, как заявился. А в Москве со вчерашнего дня.

—  Никак работать захотел? — повернулся к нему муж­чина.

—  За тем и приехал. По программе пятилетки на че­тыре миллиона увеличится число рабочих. Чем я хуже других?

Мужчина с интересом посмотрел на Бориса, однако продолжал недовольным тоном:

—  Едут в Москву, как к теще на блины. Москвичи еще кое-как находят работу, а он с поезда — и подавай ему завод.

—  Найдется и мне работа,— уверенно ответил Борис, сам удивляясь и своему тону, и этой своей уверенности.— Безработице скоро конец.

Собеседник посветлел лицом.