Смена, кстати говоря, заканчивалась через двадцать ми­нут. К тому же Павел вспомнил о двух дынях, килограм­мов по шесть каждая, которые едва донесла до их квартиры проводница поезда, прибывшего из Ташкента: Саодат-ханум довольно часто таким образом пересылала им овощи и фрукты.

Надо сказать, что дыня произвела на журналиста гораз­до большее впечатление, чем резцы Павла. Не помешала дыне и рюмка-другая хорошего вина — водку Павел Зыков не пил по соображениям принципиальным.

Дня через три о Зыкове появилась статья без фотогра­фии его резцов. Корреспондент стал заглядывать к Зыко­вым и всегда находил ласковый прием. Был опубликован и новый очерк, но уже не в газете, а в журнале. Зыкова после этого пригласили на ответственное совещание, зара­нее предупредив о желательности его выступления. Речь Зыкова всем поправилась. Фамилия его попала в тассовскую информацию и стала широко известна.

Случилось это перед выборами в местные Советы депутатов. Тот же знакомый Павлу Зыкову журналист в разговоре с секретарем парткома завода спросил его:

—     А почему бы вам не выдвинуть кандидатом в депу­таты местного Совета скоростника Зыкова?

—     Да знаете ли… — Секретарь помялся. — Жмот он ла­кированный. Дрожит над своими секретами. Все мое… Все под себя…

—     Зато работает как лошадь…

—     Так-то оно так, конечно…— вяло обронил секре­тарь.

Однако при обсуждении в парткоме кандидатуру Зыкова он поставил на голосование. Предложение про­шло.

Павел Зыков стал депутатом районного Совета. Рабо­тать, как общественник, он начал активно, не жалея вре­мени. Его работой были довольны и в райсовете.

А в начале сорок седьмого, когда из министерства по­ручили подобрать хорошего производственника для недолгой и в какой-то степени показательной работы за грани­цей, завод совместно с райкомом партии рекомендовал Павла Зыкова.

…Павел Зыков с нетерпением ждал ответа из учрежде­ния, в которое он написал письмо после поездки в Германию. Наконец дождался… Его вызвали в партком и объя­вили, когда и куда явиться завтра ровно в десять часов. В девять пятьдесят он постучал в окошко с кратким обоз­начением: «Бюро пропусков».

—  Что-то вы раньше времени, — отозвались из окош­ка.— Впрочем, подождите.

Минуты через три его провели в кабинет.

Сентябрь в том году выдался пасмурный, хотя дождей не было. И все же настроение у Зыкова было приподнятое: что-то ему скажут в этом огромном и суровом здании? Что гадать?

Однако какое-то время пришлось ждать. Он не мог со­средоточиться, ждал и, волнуясь, не отрывал глаз от двери, обитой черным дерматином.

Наконец она открылась.

—  Прошу вас.

Зыков вошел. За столом сидел совсем седой человек в больших очках с позолоченной оправой, с крупным поро­дистым лицом.

—  Здравствуйте, товарищ Зыков, — ровным голосом, бесстрастно приветствовал он посетителя. — Садитесь. Моя фамилия Сазонов. Николай Петрович.

Дожидаясь, пока усядется приглашенный, Николай Петрович не отрывал от него внимательного взгляда. Раз­говор начался с вопроса: как товарищу Зыкову работается после возвращения из заграничной командировки? Павел отвечал бодро, энергично; он заверил товарища Сазонова, что дела на заводе идут отлично, квартальный план они вы­полнили со значительным превышением, а он лично — на 281,6 процента.

Сазонов удивился: почему так некачественно работают плановики и нормировщики? Павел смешался: он ожидал удивления, похвалы — и вдруг такой вопрос. Но Николай Петрович сам же и помог.

—  Впрочем, здесь вы неповинны. Это дело планирую­щих органов, а совсем не ваше. Меня другое интересует… Вы давно знакомы с Борисом Андреевичем Дроздовым?

Зыков рассказывал долго, основательно, не обходя под­робностей. Нет, ни одного плохого слова он о своем старом товарище не сказал.

Наоборот, подчеркивал, что Дроздов честно и добросо­вестно относится к порученному делу. Правда, вот слиш­ком открыт, что называется, душа нараспашку.

—   А вам, насколько я понял, больше по душе люди скрытные и, так сказать, себе на уме.

—   Да как вам сказать?.. Особо болтливых не уважаю.

—   Так, так. Я бы хотел задать вопрос: почему вы так не любите вашего старого товарища?

Павел резко откинулся на спинку стула и убрал локти со стола.

—   Но откуда же вы взяли? Наоборот, как старший груп­пы, я всегда старался ему помочь.

—   В чем? Каким образом?

—   Одергивал, советовал не выворачивать карманы, при­годится кое-что и дома.

—   Так вот ему и говорили?

—   Ну… не слово в слово, общий смысл передаю.

—   А что же Дроздов?

Зыков замялся, не очень хотелось повторять далеко не лестные о себе слова. Но что поделаешь?

—   Обозвал меня замшелым сквалыгой и забуревшим кулаком.

—   Замшелым, стало быть, и забуревшим?..

Сазонов явно повеселел.

—   И вы, конечно, обиделись?

—   Еще бы! Ни за что ни про что…

—   А ведь знаете, товарищ Зыков, ваш старый приятель правильную дал вам оценку.

Павел стал медленно подниматься. Поднимаясь, он на­ливался краской возмущения.

—   Да вы сидите, сидите. Можно и сидя высказать все, что вы думаете о Дроздове и обо мне.

—   Но я ведь как честный человек!.. Все-таки блюл ин­тересы государства!..

—   Эх, товарищ Зыков! Зачем же было тогда посылать вас к людям, с которыми следовало поделиться передовым опытом? Чему же могли у вас научиться молодые немецкие рабочие, если вы припрятывали свои секреты? Разве так сложно уразуметь эту истину?

— Но я ведь думал…

— Оставьте, Зыков. Вы все понимаете. Зачем вы напи­сали это письмо? Вам что, поперек горла встали успехи Дроздова? Сознайтесь, так ведь?

Павел вспотел, в голове у него путалось. Такого раз­говора он не ожидал.

—   Нет, это не так.

Сазонов, наклонившийся к нему, проговорил, чеканя

каждое слово:

—  Но вы же, как здравомыслящий человек, понимали, что ваше письмо способно навлечь на вашего друга непри­ятности?

Пот струйками стекал с висков Зыкова и за ушами. У Сазонова брезгливо дернулся уголок губ.

—  Знаете… И молчанием многое можно сказать. А внеш­не вы безобидный, даже обаятельный, душа-человек, по от­зывам ваших коллег по работе в Германии. Такую заботу проявили об их быте и досуге! Так случилось, что я хоро­шо осведомлен о Дроздове. Источник моей информации надежен, достоверен и не подлежит сомнению.

Николай Петрович умолк и, пытаясь успокоиться, затя­нул молчание. Но вот он резко отодвинул письмо Зыкова.

—  Хочу предупредить. По-человечески, по-мужски: путь, на который вы встали, опасен.