6

Наконец наступил день новоселья.

Рало утром Борис проснулся оттого, что кто-то грохал в дверь.

— Ну, сейчас он у меня получит, — ворчал Борис, протирая глаза и направляясь к двери.

У порога стоял Константин Арефьевич, раскраснев­шийся, веселый. Он обеими руками прижимал к груди свертки.

Борис расхохотался.

А Разумнов рассердился, стал ему выговаривать.

— Ну, и спишь ты! Звонил, звонил, деликатно, носоч­ком пробовал. Какое там! Минут десять грохаю.

— Ох!.. Спал, Арефьич! Как убитый спал, — и смущен­но попятился. — Входи.

— Некогда. Держи вот.

— А что тут?

— Держи! Жена прислала.

— Да вы что это? На немецкий манер, со своим хар­чем?

— Это ты набрался немецкого духа. А мы живем по– православному.

Через полчаса раздался звонок в дверь. Приехал Вальцов в генеральской форме. «Для эффекту», — как за­явил он сам.

— Ах ты, чертов курилка! — загремел Вальцов еще с порога. — А ну дай облобызаю, гегемон от станкострое­ния.

После приветствий генеральские руки быстро зарабо­тали, выбрасывая из солдатского «сидора» всякие припа­сы, а из портфеля выставляя бутылки.

— О-го-го! Это ж на роту, ваше превосходитель­ство!

По-соседски заглянула Люба, предложила помочь и с ходу угодила в широко распахнутые руки Вальцова.

—   Ну, брат мой! Если тебя опекают такие симпатич­ные молодочки, зачем тебе жениться?

Люба, не узнав Вальцова, юлою выкрутилась из его крепких рук, смущенно выскочила из квартиры. Дверь за ней с шумом захлопнулась.

—   Да, брат, эта будет любить тебя до гробовой дос­ки,— вдруг изрек Иван Федосеевич далеко не шутливым голосом.

Борис опешил.

— Ну, генерал, от твоих откровений немудрено ин­фаркт получить. У нее, кстати, уже второй муж.

— Да хотя бы и десятый! А за тебя на плаху пойдет, в огне сгорит и за счастье посчитает.

Борис смутился и, чтобы перевести разговор на дру­гое, заговорил о первом, что пришло в голову и что в общем-то задевало его — о припасах к вечеру.

—   С твоими деньжищами налет можно делать лишь на рынок, — спокойно отпарировал Иван Федосеевич.— Так что помалкивай и слушайся старших.

Вальцов сильно изменился. Еще больше раздался в плечах, да и живот у него теперь порядочный, но он ему, кажется, не мешал двигаться. Волосы сплошь седые, од­нако не поредели, седина даже молодила Вальцова.

—   О тебе, думаю, знаю все. О себе рассказывать дол­го. Давай лучше хоромы свои показывай, — заявил Валь­цов.

Заниматься осмотром квартиры долго не пришлось… Раздался звонок. Борис заспешил к двери, но Иван Федосеевич его остановил.

— Борис, я сам. Без твоего разрешения я пригласил моего давнего друга, с которым связаны лучшие годы мо­ей жизни. Потом подробно доложу обо всем. А пока не удивляйся. Не падай в обморок.

Раздался новый звонок.

— Ты меня пугаешь, генерал?

—   Ага. Пугаю. Итак, держись!

Борис едва не вскрикнул. Навстречу ему шагнула… Софья Галактионовна.

— Входите… Пожалуйста, входите, — едва вымолвил он.

Вальцов шагнул к Софье Галактионовне, взял ее под руку.

—   Познакомься, Борис. Давний мой друг. Пухова– Турищева Софья Галактионовна.

Борис молча пожал ее горячую узкую ладонь. Прово­дил в комнату. Кое-как справился со своим волнением. Молча уставился на Вальцова.

—   Подробности в письменном виде. Ну, не теряйся, хозяин.

Сердце у Бориса бешено заколотилось, когда раздал­ся новый звонок. Ему вдруг померещилось, что и Женя пришла, но прячется за дверью. Не утерпел, выглянул на лестничную площадку, после того как впустил Кирилло­вых. Площадка оказалась пустой.

Все это, видимо, не укрылось от глаз Софьи Галак­тионовны. Она стала внимательно наблюдать за Борисом. И, как ему показалось, разволновалась тоже.

Вскоре пришли последние из приглашенных — Разум­нов с женой, худенькой, подвижной и веселой. Ее с давних времен из-за роста и моложавости звали Аллочкой Пет­ровной.

—   Батюшки мои! Кого я вижу! — вскричал Иван Федосеевич. — Аллочка, милушка моя! Вот уж кого жду — не дождусь. Ух, и спляшем мы севодни, а? Держись пол-пото­лок дроздовский!

И так лихо прозвучало это приветствие, так живо он подкатился к Аллочке Петровне, что все заулыбались, по­слышались шутки. Разумнов разыграл обиженного мужа — в общем, встретились давно знакомые люди. Борис вос­пользовался моментом, юркнул в ванную комнату и сунул голову под струю холодной воды. Высушил волосы полотен­цем, быстро причесался и вышел в тот момент, когда жена Разумнова ласковым голосом приглашала всех рассажи­ваться. Заговорщицки подмигнув хозяину, она указала Бо­рису на место во главе стола.

Усевшись, он хотел было поднять бокал за добрых дру­зей, его не забывающих, но дружный протест заставил его замолчать.

Стол повел Константин Арефьевич. Добрая чарка ушла на то, чтобы обрызгать по старинному обычаю углы жи­лища, чтобы хозяину хорошо и весело жилось в нем. Так ли, нет ли поступали в древности, никто в точности не знал, но всем поправилось действие самозваного хозяина стола. Гости оживились, беседа становилась все более шумной, пир в честь нового жилья Бориса Дроздова набирал силу, и кто-то, как всегда в таких случаях водится, заговорил о хозяйке, без которой дом — сирота.

Пить Борис не любил, но если того требовала обстановка, поддерживал компанию, невзирая на головную боль, которая ждала его наутро. А тут ему захотелось напиться, чтобы заглушить тоску, но, увы, он не хмелел. Он то и дело вскидывал глаза па Софью Галактионовну. Ведь боль­ше семнадцати лет прошло, а Женю он не мог забыть и сейчас видел перед собой не Софью Галактионовну, а ее, Женю. Борису очень хотелось поговорить о Жене. Но уме­стно ли? Хмель не давал ему желаемой раскованности. Бо­рис знал, что семейная жизнь у Жени не сложилась, одна­ко она не сделала попытки уйти от Сашки Михеева. Нет, и тут она оказалась верной себе, захотела, чтобы у дочери был отец, баловала ее едва ли не так же, как Екатерина Михайловна своего Сашуню. И результата добилась при­мерно такого же, как свекровь: девчонка выросла дерзкой, своевольной и, уж что совсем казалось невероятным, люби­ла отца больше матери. Что произошло между матерью и Ниной, Борис не знал.

Жалел ли он Женю? Пожалуй, да. Но чувство это было далеко не однозначным. Что греха таить, иногда вкрадыва­лось и злорадство. Но все же чаще приходила мысль, что во всем произошедшем тогда между ним с Женей есть и его вина.

Борис задумался и не заметил, как остался за столом один. Вальцов, оживленно жестикулируя, танцевал с Софьей Галактионовной, танцевали и говорили о чем-то и другие. Ему стало совсем тоскливо. Он, придвинув к себе бутылку, хотел было налить еще водки, но вдруг словно со стороны увидел себя — стало противно и стыдно.