Такой лобовой атаки Борис не ожидал.

И первый раз за эти недели, пережить которые он и врагу бы не пожелал, задал себе вопрос: почему на самом деле он даже не попытался встретиться с Женей, узнать, что же ее толкнуло на этот брак? И понял, что он не может простить ей предательства, он ее ненавидит. Кто-то сказал, что время — лучший лекарь. Но почему так долго, не пере­ставая, мучится его душа? Сколько уже прошло времени, а боль не утихает.

Так ничего и не ответил Борис Тамаре. Расстались они по-прежнему тепло. Борис помахал Тамаре в окно и, по­нурив голову, побрел в палату. А там его ждала… Екатери­на Михайловна.

Борис остолбенел. Растерянность его была так велика, что он даже забыл сказать: «Здравствуйте».

Екатерину Михайловну было не узнать, она сильно сдала: седина выступила как-то странно, пятнами. Она осу­нулась, глаза потускнели.

Смятение, видимо, испытывала и она, но первая вышла из затруднительного положения; смело глянула в глаза Борису.

—  Вот так и будем стоять друг перед дружкой и рукав жевать?

Борис попытался улыбнуться, но улыбка вышла кри­вая.

—  Вы… садитесь. Что ж мы и в самом деле стоим?

—  Меня предупредили, чтоб ненадолго… А я увидела издали Томочку и, признаться, струхнула, вот сюда и спря­талась. Думаю, зачем мешать хорошим людям?

Борис не нашелся что ответить. «Зачем она пришла?» От слабости в ногах он не мог стоять и сел. Это, наверное, заметила и Екатерина Михайловна.

—  Ну, что… что побелел-то? С горем пришла к тебе. Не с кем мне… Никому не скажешь о том. Решила с тобой. Сердце у тебя золотое…

Борис болезненно поморщился:

—  Не надо о моем сердце.

—   Ох, Борисушка. Плохо все. Видно, вправду люди ис­стари говаривали: на чужом несчастье не построишь сво­его собственного.

—   К чему вы все это говорите? Что произошло? — на­сторожился Борис.

—   Каждый день слезы льет… Женька-то… Плачет и плачет. Стану спрашивать, только махнет рукой и мол­чит.

Борис почувствовал, что у него пересохло во рту.

—   Он что? Обижает… — хотел сказать «жену», но не мог переступить через это слово.— Обижает Женю?

Екатерина Михайловна замахала руками:

—   Что ты! Что ты! Не надышится. На часок боится от­пустить. Признался мне: «Вдруг убежит?» Совсем дитя неразумное.

—   Ну! Напрасно вы так-то. Он у вас опытный по этой части…

Екатерина Михайловна бросила на него быстрый, ис­подлобья взгляд. Колючий был взгляд, недобрый. Но, буд­то что-то вспомнив, вздохнула:

—   Кобель он был порядочный, что и говорить. А сейчас будто подменили.— И сказала с едва сдерживаемыми сле­зами: — Не любит Женька его… Не любит, Борисушка.

Ни один мускул не дрогнул на лице у Бориса. Подумал: «Зачем она все это мне рассказывает?»

—   Я же мать. Все вижу. Все чувствую…

—   А что ж так? Никто ведь не гнал. Или под ружьем повели ее в загс?

Она вздохнула, посмотрела на Бориса.

—   Тебя она любит, Боря,— голос у Екатерины Михай­ловны доверительно затих.— Сашка говорит, что имя твое во сне поминает. И все уговаривает, все просит о чем-то.

Борис боялся поверить. Но не может же она лгать! Таким не шутят — ведь речь шла о ее родном сыне. Борис представил себе, через какие муки прошла Екатерина Ми­хайловна, прежде чем наведаться к нему и рассказать о беде в их доме.

—   Не понимаю я вас. Зачем вы… все это мне?.. Чтобы меня утешить? Если так, то зря. Я человек не слабенький, вы знаете. Переживу. Пережил уже.

Екатерина Михайловна порывисто схватила Бориса за руку.

— Нет, Борисушка, нет, родной. Не утешить пришла, тяжесть снять с сердца. Святое у вас с Женей было. Язык отрезать тому, кто осудит… Но только что ж делать — ушло теперь. А жить ей надо. Я бы успокоить хотела Женечку-то. Передать, что не осуждаешь…

Борис резко поднялся, но тут же без сил опустился на кровать.

—  Нет, нет. Что значит не осуждаешь? Как можно не осуждать предательства?

—  Побойся бога, Борис.

—  А чего мне его бояться? Я чужих невест не краду, в свой дом их не заманиваю. Если хотите, больше скажу… Вот на этом месте ваша бывшая ученица сидела и расска­зывала мне… Ей бы легче провалиться было сквозь землю, чем говорить это о своем учителе…

У Екатерины Михайловны расширились глаза, она по­терла рукою горло, будто ей дыханья не хватало.

—  Что?! Что она рассказывала?!

—  А то, Екатерина Михайловна, что именно вы… вы, а не кто-то другой уговорили Женю прийти к вам домой, а сами — задержались в цехе. В тот вечер Женя в общежи­тие не вернулась. Так иль не так?

Екатерина Михайловна побелела, губы ее вытянулись узенькой синей каемкой. Как он сейчас презирал эту жен­щину, готовую ради сына на все.

—  Каюсь, Борис, действительно я уговорила Женьку прийти к нам. Но клянусь… вот те крест,— она истово пе­рекрестилась,— не думала, что у них в одночасье все ре­шится.

—  Что вы креститесь? Вы же член партии…

Екатерина Михайловна махнула рукой.

—  Крестятся не потому, что верят в бога. Крест на ду­шу человек кладет, когда выворачивает свою душу наиз­нанку.

—  А вы… вы сами-то верите своим словам?

— Боря! Сынок! — Екатерина Михайловна покачнулась и упала бы, не удержи ее Борис на стуле.

—  Ох, горе мое, горе!.. Пожалел бы ты Женечку,— вы­говорила она.— Понесла ведь.

—  Что понесла?

—  Ну… что ты как маленький! Ребенок у ней будет.

В глазах у Бориса потемнело и что-то хрустнуло около шеи. Екатерина Михайловна говорила, плакала, тянула к нему руки. Он видел, как она шевелит губами, как стара­ется всеми силами его разжалобить, но Борис ничего не слышал. Он смотрел на нее и с горечью думал:

«Вот всегда так… Все о себе, все о своей боли. Даже не спросила, что со мной… Эгоизм. Подлый эгоизм».

—  Уходите! Уходите отсюда немедленно! — в бешен­стве закричал он и пластом упал на кровать.

4

Тамара не могла победить в себе чувство ревности к тем вечерам, в которые Борис был не с нею. Вот уже месяца три, как он вышел из больницы и вел, на ее взгляд, какую-то странную жизнь. Понедельник, среда и пятница для Бориса оставались неприкосновенными, куда-либо вытащить его в эти дни было невозможно. Где он бывал и, главное, с кем? На ее вопросы он отвечал нечто невразумительное.

— Занимаюсь…

— Чем занимаешься?

— Мозги наполняю. Понимаешь, мало извилин у меня.

— Гм… Хитришь ты, Дроздов.

Борис разводил руками, разуверять Тамару он не собирался.

И наконец Тамара не вытерпела, пришла к Борису в одну из сред. Он действительно был дома. Тамара потихоньку открыла дверь и подивилась тому, что увидела. Комната, которую занимал Борис вдвоем с кем-то из товарищей по цеху, показалась ей тесной и неухоженной. Стеллажи из грубо сколоченных неструганых досок — до самого потолка ломились от книг. И вообще книги были везде. На полках, на столе, на тумбочках, под столом, на подоконниках, на шкафу. Борис сидел за столом, что-то писал в толстую тетрадь и бубнил себе под нос. На краю стола — грязная тарелка с остатками подгоревшей картошки и огрызком луковицы, рядом — чайник с полуотбитым носиком. Борис как раз приложился к чайнику и едва не выронил его, когда увидел Тамару.