— Женечка! Девочка моя! Ненаглядная моя! Кровиночка! Какая ты стала… — мать отстранила ее от себя, посмотрела, погладила по голове, потом прижала еще крепче.— Прости меня! Столько ты пережила, бедняжка…

— Ой, мама! Мамочка! Миленькая!.. Если бы ты знала!..

Если б только знала!..— захлебывалась Женя в рыданиях, словно какую плотину открыли в ее душе, и все накопившееся вырывалось слезами.

Они перебивали друг друга, говорили и говорили, и обе

беспрерывно плакали. А Голубев в это время стоял неподалеку, переминался с ноги на ногу и не решался вставить хотя бы слово.

— Софья Галактионовна,— наконец обратился он к матери,— я заеду за Женей ровно через три часа.

—     Как через три? — испугалась мать.— Может, Женя переночует здесь?

—     К сожалению, нельзя. Завтра у вас каждая минута на счету.

— Спасибо и за эти три часа,— ответила мать.

— Не прощаюсь,— Голубев поспешно вышел.

Женя заторопилась, она рассказывала матери о Рома­не, о его банде, не скрывала даже мелочей.

Но особенно много она говорила тогда о Борисе Дроз­дове.

—  Дроздов! Дроздов! Подожди-ка! — Софья вытерла слезы, подошла к столу, выхватила из стопки бумаг номер газеты.— Здесь тоже о Дроздове. Не этот ли?

—  Это он, мамочка. Он!

—  Хороший парень. Внешне, во всяком случае. Если это все правда, что о нем пишут, везучая ты у меня, Женя. С таким не пропадешь.

—  А я его, мамочка, первое время за милиционера при­нимала,— улыбалась сквозь слезы Женя.

—  Почему у тебя сейчас-то такое предубеждение против милиции? Туда отборные люди идут.

—  Ох, мама! Ты же знаешь, что мне напел Роман: дочь кулака, Соловки, Сибирь…

—  Твой отец не был раскулачен, поэтому он и не зна­чится в списках как кулак.

—  Но где же он? Что с ним?

—  Отца нет. Нет у тебя, Женя, и дома. Дом сгорел, отец погиб во время пожара.

Женя побелела, прижала ладони к щекам.

—  Как же так?!

—  Не имею о том понятия,— сухо ответила Софья.

—  Почему же его не спасли? Бедный… — Женя опять заплакала.

—  Тебе жаль его? Добрая ты, незлопамятная душа,— мать ласково погладила Женю по голове.— Он никог­да не жалел и не любил нас с тобой, от меня хотел изба­виться. Ты же знаешь, сколько я провалялась в боль­нице.

—  А это разве не бандиты напали?

—  Нет, не бандиты. Прошу тебя, никогда больше не будем об этом говорить… Я хочу, чтобы ты, Женя, всегда помнила о своем деде. Он был достойным человеком на земле, революционером. Пусть эсером, пусть заблуждался, но в конце жизни честно исправил свою ошибку, стал большевиком…

Они проговорили три часа, но о себе мать почти ничего не рассказала. Коротко сообщила, что ее зачисляют пере­водчицей в одно из наших посольств. Станет работать она под руководством Станислава Александровича Полонского, старинного ее друга. Скоро она уедет за рубеж, но при первой же оказии напишет ей на адрес комбината.

– У тебя тоже все налаживается. Жаль, что не буду на твоей свадьбе,— говорила, прощаясь, мать.— Семья — это главная поддержка в жизни…

…Обо всем этом с щемящей грустью думала сейчас Же­ня. Мать далеко, ей не расскажешь о случившемся. Все предстоит решать самой. Все, все!

—   А как же теперь с Борисом? — сказала она вслух. Сашка опешил. И все же до него дошло, он наконец-то ясно ощутил радость победы.

—   Борису, Женечка, бог подаст,— вдруг захохотал он.

2

Весть о том, что Женя Пухова вышла замуж за Сашку Михеева, всех словно громом поразила. Слухам не хотели верить.

А между тем все текло своим чередом. Из общежития Женя ушла тайно, не простившись с подружками,— пере­селилась к Михеевым. На свадьбу молодые никого из преж­них знакомых не пригласили. Да и была ли вообще свадьба? Даже Тамара, принимавшая дела мастера у Екатерины Михайловны, не посмела спросить. На лице у Михайлов­ны — непроницаемая маска.

Но в последнюю минуту все-таки дрогнула Михайлов­на, вцепилась в Тамару, разрыдалась.

— Господи, за что наказанье такое на меня свали­лось?!

Тамара не ответила: она-то знала за что — за безрас­судную любовь к сыну…

—   Куда теперь-то? — только и спросила Тамара.

— Повысили. В начальницах ходить буду,— но где — так и не сказала.

Черную весть Борису решилась сообщить Тамара. Она встретила его у проходной: вышел, как всегда, сосредото­ченный, внутренне подобранный, только какой-то серый. Энергично зашагал по тротуару. Она догнала. Не здоро­ваясь, молча взяла под руку. Борис, не сбавляя шага, глянул на нее, улыбнулся краешком губ.

—   А, Тамара? Упустила своего Сашку?

Тамара едва не споткнулась от неожиданности. Знает

уже. Откуда, от кого? А она-то приготовила целую успокоительную речь.

—   Мы, по-моему, оба пострадали, Боренька? — сказала она.

По тому, как на минуту дрогнуло и исказилось лицо Бо­риса, Тамара поняла, что сказала нехорошо. Совсем ведь с другим шла…

И вдруг неожиданно для себя разревелась. Борис оста­новился, сжал сильнее ее ладонь, но тут же двинулся впе­ред, увлекая за собой. Он не сказал ни слова. И слезы у нее все текли. Она ничего не могла с собой поделать, но плакала теперь молча, без всхлипываний.

—  Надеюсь, мы не будем утешать друг друга, Тома?

Вопрос был задан после того, как они уже свернули в

парк Донского монастыря и теперь тихонько шли по аллее. Тамара вытерла платочком слезы. Борис, задрав голову, что-то рассматривал на храме. Лицо его казалось совершен­но спокойным.

А Тамаре хотелось прижаться к нему, приласкать, по­жалеть, но понимала, что не для Бориса ее бабьи утеше­ния. Этим только его оттолкнешь. А потерять его она не могла. Ей легче умереть, чем согласиться на такую потерю.

—  Ты не гони меня от себя, Боря,— жалобно вдруг по­просила она, это первое, что ей пришло в голову.— Я, ка­жется, удавлюсь от тоски.

Борис остановился, удивленно спросил:

—  Неужто так любила своего Сашуню?

—  Господи, о какой любви ты говоришь? Или за полтора года я не изучила Сашку? Мужчина должен быть надеж­ным, верным, сильным. А разве он такой?

Борис ничего не ответил, но вдруг резко обернулся, глаза его загорелись:

—  Слушай, Тамара, а тебе не кажется, что мы подло поступаем?

—  О чем ты? Не понимаю…

—  Столько возились с девчонкой, к делу пристроили… А теперь все сразу отвернулись.

—  А что же мы, по-твоему, должны делать? — голос Тамары зазвенел от негодования.

Борис мягко провел ладонью по ее плечу и тихо, успо­каивая, встряхнул.

—  Ну, Тома. Ты — да не знаешь, что делать? Сашку-то вон как обрисовала. А вдруг все у него невсерьез? Ведь если все так… сама понимаешь… Каково ей будет…