За два года Захаркины оправились, а потом и заметно поднялись. Об Ульяне говорили разное, кивали на Кондрата Пухова. Но не пойманный — не вор. Так бы, может, все и продолжалось, не случись однажды скандала. Рассказывали, что Ульяна, возвратившаяся поздно ночью со станции, застала Кондрата и дочь свою в одной постели. Но скандал быстро угас. Полыхнул вроде костра из соломы. А потом вдруг Нину Захаркину стали частенько встречать с Романом Пуховым, приемным сыном Кондрата. Удивились: то отец с нею, то приемыш. А может его-то, Романа, и застала Ульяна в своем доме? Нравы на селе строгие, если уж парень показался с девкой в открытую, жди вскорости сватов.

Так оно и случилось. Осенью Нина Захаркина, сменив фамилию, поселилась в доме Пуховых. Правда, свадьба была скромной — гостей десятка два и управились за один день.

Месяца два молодожены жили дружно. Роман будто на крыльях летал. И вдруг однажды Софья услышала из чулана странные булькающие звуки. Она попробовала открыть его, но дверь была изнутри закрыта.

-      – Кто там?—тихо спросила она.

-      – Чего тебе? — раздался злой, осипший от слез голос Романа.

Сколько она ни упрашивала открыть ей, рассказать, что случилось, Роман упорствовал. Кончилось тем, что он нагрубил Софье и стал кричать, что всех ненавидит и они еще попомнят, как издеваться над сиротой.

Постепенно дом Пуховых превратился в постоялый двор. Кто-то уезжал, кто-то приезжал. У них собирались люди, о которых Софья понятия не имела — кто они, откуда и что им надо в их доме. Кондрат не считал нужным что-либо объяснять ей. Он лишь отдавал приказания, чаще через тетю Глашу: приготовить стол на столь­ко-то едоков. О чем они шептались в горнице, Софья не знала. Пропасть между супругами все больше углубля­лась.

Женечку, когда ей исполнилось шестнадцать лет, ста­раниями Софьи Галактионовны устроили в торговый тех­никум в Москве. А теперь не стало в доме и Романа, он заявил, что едет в Москву искать работу. На ее вопрос, а что же теперь с Ниной, как ей быть, Роман со злостью ответил: пусть Нина сама о себе думает. Никакие угово­ры Софьи не помогли: Роман ушел из дома.

—   Да что же происходит с Ромкой? — едва сдерживая слезы, пробормотала Софья.

Тетя Глаша всплеснула руками:

—   Святая ты душа, Сонечка. Святая и слепая ты. Му­женек твой, кобель ненасытный, Нинку-то в постель уво­лок.

Она не верила, не хотела верить доходившим до нее слухам, но после слов Глаши — надо было решать. Как жить дальше? Уехать в Москву? Со знанием языков, с ее образованием, наверное, сможет найти себе занятие, что­бы прокормиться вдвоем с Женей? Но решить она ничего не успела. Дня через три после разговора с Глашей, воз­вращаясь на бричке из соседнего поселка, Софья издали увидела около их риги какую-то повозку. Встревоженная (зерно еще не успели перевезти в амбар), она помчалась к риге. Ворота были прикрыты. В полумраке увидела она Нину и Кондрата, устроившихся на старом тулупе…

Что произошло потом, Софья с трудом вспоминала. Кажется, ома схватила сломанную оглоблю, валявшуюся неподалеку, и что было силы опустила ее на спину Конд­рата. Тот взвился разъяренным зверем, сбил ее с ног, и тотчас раздался душераздирающий крик Нины:

—   Не убивай!.. Не убивай ее, Кондрат!.. Она не вино­вата… не виновата!..

Очнулась Софья в незнакомом месте. Боль рвала все тело. Во рту было сухо, голова разламывалась, ее тошни­ло, и хотелось пить. Сколько раз она потом теряла соз­нание и приходила в себя, Софья не знала. Снова очну­лась от того, что почувствовала укол в левую руку. От­крыв глаза, она увидела над собою их старого фельдшера и сероглазого, подтянутого мужчину, — как ей показалось, она где-то уже видела его.

— Пи-ить!

Софью напоили. Она откинулась на подушки и погру­зилась в полузабытье. О чем-то говорили фельдшер и не­знакомец. Из всего ими сказанного она поняла: у нее сло­мана рука, та самая, что в детстве срослась неправильно, и теперь ее, Софыо, надо немедленно отправлять в боль­ницу.

В больнице она пробыла долго. Рука срасталась мед­ленно, но на этот раз правильно. Как говорится: «Не бы­ло бы счастья, да несчастье помогло». Много раз прихо­дили из милиции, спрашивали, от кого она пострадала, но Софья упорно повторяла, что на нее в поле напали не­знакомые люди, а кто доставил в больницу — она не пом­нит. У нее изболелась душа. Как живется Жене? Где Ро­ман? Почему ни разу не пришли к ней? Приезжала толь­ко тетя Глаша. Она-то и сообщила, что Нина уехала вме­сте с Кондратом.

Дом свои Софья нашла в запустенье. Казалось, что в нем не жили уже много лет. В хозяйстве осталась коро­ва с телкой, лошадь и с десяток овец. Спасибо Глаше, что еще хоть как-то она присматривала за хозяйством.

Покатились тусклые дни и недели. Кое-как держались на старых запасах. Весной, правда, вспахали поле под яровые, но до урожая было далеко. Под Майские празд­ники приехала Женя. Втроем стало веселее, посадили огород. А через несколько дней после того как дочь уехала на занятия в техникум, вдруг объявился Кондрат. При­шел ночью, тайком. Молча упал ей в ноги. Она в страхе отшатнулась и с ненавистью смотрела на него. Проле­жав так несколько минут, Кондрат поднялся и ушел. Возвратился под утро, проспал сутки, потом где-то пропадал три дня.

И вдруг телеграмма от Жени. Софья прочитала и об­мерла: «Мама срочно приезжай Роман спятил грозит порешить меня жить не хочется Евгения».

Софья помчалась в Москву. В общежитии дочери не нашла. Подруги по курсу сообщили, что за Женей ночью заехал брат и куда-то повез ее. С тех пор она еще не по­являлась. Софья переночевала у знакомых, утром снова пошла в общежитие. Жени не было…

Истерзанная тревогой, Софья вернулась домой, в на­дежде, что Женя ожидает ее там — другого пути у дочери, кажется, не было.

Но здесь на Софью обрушилось страшное известие: дом вместе с надворными постройками этой ночью сгорел. На пожарище нашли обгорелый труп с разрубленной го­ловой. В покойнике опознали Кондрата.

В этот же день Софья уехала в Москву па поиски Жени.

3

Софью Галактионовну арестовали сразу же, как толь­ко она появилась на перроне Ленинградского вокзала — ехала в Мазино навестить Глашу. Произошло это просто, буднично, корректно.

Кто-то мягко коснулся сзади ее плеча и спокойно, вежливо, спросил:

—  Вы… Софья Галактионовна Пухова?

Она обернулась, надеясь увидеть знакомого человека, но перед ней стоял незнакомый мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, до синевы выбритый. Серые, стро­гие его глаза смягчились на миг мелькнувшей улыбкой, показавшейся знакомой, — несомненно, когда-то она виде­ла эту улыбку.

Не скрывая удивления, Софья ответила:

—  Да, я Пухова.

—  Вы арестованы, гражданка Пухова.

Она не хотела верить своим ушам. С недоумением, будто услышала неуместную шутку, осведомилась: