TOC \z \o "1-5" \hНо капитан будто не слышал приказания. Набычив лысую голову и глядя на хозяйку исподлобья, он захрипел:

—  Да я тебя, хамское отродье!

—  Нехлюдов! Истомин! Отобрать оружие… И домой! Под арест!

Два поручика легко заломили руки капитану, пытавшемуся вступить с ними в борьбу. Пьяного увели. Полковник был обескуражен, искренне теперь опечален. Он долго извинялся, пытался как-то замять скандал, обещал строго наказать… Но вечер был безнадежно ис­порчен.

Кондрат за это время не произнес ни слова. У него был вид рака, ошпаренного крутым кипятком. Он ничего не понял, его оскорбляли в собственном доме, и он наливался злобой и молчал. Баба защитила его честь, вер­нее— свою честь, потому что какая может быть честь у мужика. С того дня он возненавидел Софыо.

Слова о многотысячных доходах, явно преувеличенные, все же заставили Софыо насторожиться. Не было сомне­ний, что Кондрат замешан в каких-то грязных махина­циях. А между тем чувствовалось по всему, что война вот-вот может закончиться народным взрывом, который не пощадит и их дом. Ее любовь к Кондрату, рождение ребенка отодвинули от нее все происходившее на свете, она жила будто завернутая в вату. Но сейчас она про­будилась от спячки: стала выписывать газеты, перетащила в свой дом книги из библиотеки отца, попыталась как-то приобщить Кондрата, хотя бы к газетам, но его интересовали только биржевые новости да скандалы, связанные с военными поставками.

К осторожным просьбам Софьи поубавить жадность Кондрат оставался глух. Увидев однажды полугнилую кожу и проросшее зерно, скупленные им где-то по де­шевке, Софья не сдержалась, расплакалась:

— Понимаешь ли ты, что за все это придется рас­плачиваться, когда грянет революция?

Кондрат холодно процедил:

—     Была уже революция… Не лезь не в свои дела. Что ты во всем этом понимаешь?

— Куда больше тебя. Послушал бы, о чем народ тол­кует.

—     Собака лает — ветер относит. Запомни, деньги не пахнут. С деньгами нигде не пропадем.

И как раз в эти тревожные дни января семнадцатого неожиданно на станции Софья встретилась со Станисла­вом Полонским. Станислав был в офицерской форме, их состав простоял более двух часов, и они говорили и наговоритьс.я не могли. Полонский подтверждал ее мысли: вот-вот монархия взлетит на воздух. Не было сомнений, Станислав — революционер, но он, видимо, пошел дальше ее отца. Софья и раньше слышала об Ульянове-Ленине, о большевиках, еще учась на курсах, она с большим рис­ком достала несколько брошюр, с жадностью все прочла и устрашилась железной логики и огромного темпера­мента этого человека, призывавшего покончить и с мо­нархизмом, и с капитализмом. Он ее просто напугал. Но с той поры она не могла не думать над тем, куда звал этот бурлящий энергией человек.

Из разговора Софья поняла: Станислав — с Лениным. И ей стало страшно за его откровенность.

Станислав на это мягко улыбнулся.

—  Сонечка! Перед вами мне не надо кривить душой. Мы с вами стали единомышленниками еще с той поры, когда я был студентом, а вы учились в гимназии. Ниче­го, вы еще возвратитесь к старому, к накопленному с юных лет. Сейчас вас просто-напросто засосала обста­новка. Страшная это штука мещанство.

Бурю чувств и мыслей породила у Софьи эта встреча, заставила взглянуть правде в глаза: а ведь действитель­но она подлинная мещанка…

Грянула Февральская революция. Кондрат переполо­шился, перетрусил, однако испуг его не был продолжи­тельным, вскоре он понял, что такая революция ему только на пользу.

Но вот произошел Октябрьский переворот, и Кондрат растерялся не на шутку, он не знал, что ждать от новой власти, которая хотя и отдала крестьянам землю, но тем не менее казалась ему, Кондрату, враждебной.

Софья бросилась к отцу, но вразумительного ответа от него получить не могла, он лишь блаженно улыбался, удовлетворенно потирая руки, и нес явную околесицу — вот-де теперь-то и покажет себя крестьянство.

Нет, не верила и не хотела верить Софья ни одному слову отца. Она воочию убедилась, во что вырос Конд­рат Пухов, ее «самородок», светлая надежда эсера Тури­щева. Если бы в эти месяцы ей встретился Станислав Полонский! Но Полонского не было, а надо было дейст­вовать. Софья поняла, что налаженному быту, семейному благополучию придет конец, если она не вмешается и чего-нибудь не предпримет. Самое разумное, если всерьез думать о будущем, все лишнее официально сдать госу­дарству, оставив себе только то, что необходимо для жизни. Но Кондрат воспринял ее слова как бред, даже пришел в бешенство. Софья удивлялась потом, как он не ударил ее? Но что-то все-таки его остановило. И это «что-то» давало ей право возобновить разговор.

—  Пойми, с большевиками шутки плохи, они жизней своих не жалели, а своего добились. Теперь никакая си­ла их не возьмет. Отступись, Кондрат. Ты умный чело­век.

На этот раз Кондрат плакал, подперев щеку рукой. Кудри его только-только тронула седина. Физической си­лы ему бог дал на пятерых, но если бы ему столько же было отпущено и трезвого ума!

Софья мягко коснулась ладоныо его лба.

—  К чему все эти ненужные страдания? — с улыбкой спросила она. — Пойми ты! Любая власть будет устанав­ливаться и утрясаться лет пятнадцать — двадцать. Как раз столько нам и нужно, чтобы ужиться с ней. Не мо­жешь отдать государству, продай все и вон отсюда. Куда угодно, Россия велика и широка.

—  Да разве я могу тайком? Мне ширь требуется. Уж лучше в другую страну.

—  Бежать за границу? — Софья в страхе отшатнулась от мужа. — Да что ты значишь без Родины? Ты же за один год сопьешься и погибнешь.

Кондрат мутным, ненавидящим взглядом уставился на жену.

—  Дура! — только и выдавил он.

Софья не стала спорить, но и от своего не отступи­лась. В селе и по всей округе пополз слушок, что земли, скот и многое из недвижимого имущества отдается Пу­ховыми в уплату за старые долги. Через пять-шесть лет от богатого хозяйства остались только старый дом (тот, что хотели отдать Роману) да немного скота. Работни­ков теперь не нанимали. По дому крутилась с утра до ночи тетя Глаша. Наемным работником такой человек считаться не мог.

Надо сказать, что все это было проделано умело и осмотрительно. Что делать — разорился человек. Рань­ше па него другие работали, теперь управляется сам вместе со своей семьей. Так оно и было на самом деле. Кондрат, сама Софья и даже дети трудились в поте ли­ца. Хотя и заметное было хозяйство, но теперь оно не так уж выделялось из числа других. К концу двадцатых годов Пуховы считались на селе справными середняка­ми. Чего это стоило Софье, знала только она одна. Все это делала она, руководимая любовью, чтобы спасти Кондрата, спасти семью. Но любовь Кондрата, она чувствовала, уходит безвозвратно. Можно было подумать, что она, Софья, совершила обе революции и лишила всех богатств Кондрата Пухова.

По селу пошел слушок, что Кондрат похаживает к солдатке Ульяне Захаркиной. И солдатка, и ее подрастающая дочь отличались броской красотой, но семья считалась нищей: бескоровной и безлошадной. И вдруг Ульяна привела во двор корову, которая в марте принесла теленка. Удойная оказалась коровенка, хотя на вид была инеказиста. Ульяна продавала на станции молоко, сметану, масло, а на вырученные деньги к весне купила лошадь.