Омерзение и ненависть были в словах Жени. Роман Пухов, распростертый на тротуаре, очнулся и опять злоб­но взвыл, но вырваться уже не мог.

—  Что же с ним делать?

— Дай ему по шее. И пусть катится.

— Он же тебя если не убьет, то изувечит.

— Да я его, гада ползучего, прирежу своими руками, если он…

— Большакам продалась, с-сука?! — взвизгнул Роман и, вдруг изловчившись, ударил сестру ногой.

Женя охнула и плашмя опрокинулась на спину. Па­дая, она головой ударилась о ступеньку.

Удар ребром ладони по шее заставил бандита обмяк­нуть и затихнуть. Борис бросился к Жене.

Разметав руки, девушка лежала на тротуаре. Испыты­вая ужас, Борис стал озираться. На улице ни души. Что делать? Он приподнял голову Жени, стараясь привести ее в чувство. Все напрасно. Бориса учили борьбе, но он не знал, как помочь человеку, которому угрожает смерть.

Подхватив Женю на руки, Борис устремился в столо­вую, где его появление вызвало переполох. Все попытки привести Женю в чувство не помогли. Вызвали «скорую», вместе с которой уехал и он сам. О Романе Пухове, так жестоко расправившемся с сестрой, Борис вспомнил лишь в больнице, когда Женя уже пришла в себя.

На вопрос врача, что с ней произошло, он на всякий случай ответил осторожно:

—  Поскользнулась и упала.

Надо было срочно связаться с Головастовым: вдруг своей дракой с Романом Пуховым он нарушил какие-то их планы?

Женя ненадолго пришла в себя, на Бориса смотрела с недоумением, явно не узнавая его. Попросила пить. Пришлось приподнять ей голову, чтобы влить в рот глоток воды. Женя вдруг слабо вскрикнула, едва не захлеб­нулась водой, и опять сознание ее угасло.

Врач определил у пострадавшей сотрясение мозга. Жизнь ее была в опасности.

2

Рассказывая о происшедшем, Борис казнил себя за ротозейство. А Головастов нашел его действия вполне ес­тественными, любой бы на его месте поступил так же. Высокую оценку Виктор Семенович дал и приему, кото­рый помог быстро разоружить бандита. Финку отыска­ли в тот же вечер, сразу же после звонка Бориса из больницы. Но сам Пухов исчез. Скрылась и вся шайка.

—  Очень прошу тебя, Дроздов… Прояви бдитель­ность, — с беспокойством говорил Виктор Семенович.

Борис же с усмешкой отмахивался: не так страшен черт, как его малюют.

— Неужели я ошибся в тебе, Дроздов? Ты, оказы­вается, можешь быть и легкомысленным? Убыот же тебя. Удар в живот и подбородок ты пропустил…

На этот раз слова Виктора Семеновича произвели должное впечатление. Борис дал слово, что никакой отсе­бятины не допустит. Много значило и то обстоятельство, что Пухов хорошо запомнил Бориса в лицо, наверняка наблюдал за ним в окно столовой. А Борис Пухова, в сущности, не видел — улица освещалась лишь окнами до­мов. Разница существенная.

«Не надо прекращать занятий по самообороне», — ре­шил для себя Борис.

И все же главной его заботой стала Женя. К счастью, больница, куда ее отвезла «скорая помощь», оказалась рядом с заводом, лишь перебежать дорогу. Многоопытная няня, которую все, от главврача до посетителей, называ­ли тетей Пашей, втолковывала ему, что кормить больную пока что нужно исключительно куриным бульоном. К то­му времени Борис уже переселился в общежитие (помог, как и обещал, начальник цеха Тарасов), и хотя он не лю­бил готовить для себя, пришлось все-таки изменить своей привычке: сходил на рынок, купил курицу и стал варить крепкий и жирный, точь-в-точь как велела тетя Паша, бульон.

Женя признала Бориса только на пятый день. Вспом­нила она и о драке на улице, заволновалась, заметалась на постели. Но к радости Бориса, а также сестры и вра­ча, явившихся по звонку, сознание больше не теряла.

—    И все-таки ты лягавый, — были ее первые слова, обращенные к Борису.

Борис ответил как можно мягче:

—    Будет тебе выдумывать небылицы. Я же тебе ска­зал: слесарь я. На заводе работаю.

— А бумага у тебя есть? — строгим голосом осведоми­лась Женя.

—    Какая еще бумага?! Что я, корреспондент какой-нибудь… Пропуск на завод имеется. Вот он.

Борис поднес к глазам Жени заводской пропуск с плохонькой фотографией.

— Тут одни уши видны. — Женя слабо улыбнулась.

—    Почему это одни уши?

Борис был задет за живое. Он взглянул на фото и те­перь тоже заметил, что уши действительно были самой заметной деталью, только они и получились четко, а все остальное размытое и блеклое. Неужто и в самом деле у него так вот торчат уши? Борис незаметно потрогал их и, не удержавшись, рассмеялся.

Но лицо Жени уже было строгим и замкнутым. Она пристально вглядывалась в Бориса.

—    Что-то физиономия твоя… Где я раньше могла тебя видеть?

Борис обомлел. Все-таки вспомнила… Но Головастов строго-настрого наказывал: ни слова о случае на вокзале. — Во сне могла видеть. И обязательно с такими вот ушами, — перевел Борис все на шутку.

И опять в ответ Женя не улыбнулась. Она вспоминала, вся ушла в прошлое.

—  Слушай, бабка старая… Долго будешь копаться в дырявой памяти? Бульон остынет.

—  Сам дед.

—  Я вот нажалуюсь тете Паше, она тебе «утку» вне очереди подаст.

Женя вспыхнула, смущенно отвернулась к стене. Из– за этой «утки» каждый день происходили перепалки. Нe желала ею пользоваться стеснительная девица. А тетя Паша, рассердившись, шлепнула ее по голому заду, вы­звав хохот в палате.

— Женька! Чего изводишь парня? Ешь!

Это с койки у окна раздался голос. Лет сорока жен­щина. Какой-то пьяница по ошибке чуть па тот свет ее не спровадил. Теперь провинившийся ходил каждый день с судками и узелками. Уже все знали: Екатерина Михай­ловна Михеева — передовая ткачиха. О ней писали в га­зетах. В палате рассматривали ее портрет в каком-то журнале. На загляденье хороша собой была эта жен­щина.

Ее сердитый окрик подействовал. Борис уже знал, как почтительно относилась Женя к Екатерине Михайловне. Шепнула как-то:

—  На маму похожа.

Бориса подмывало узнать что-нибудь о матери Жени, но, вспомнив строгий запрет Головастова, лишь спросил:

—  Такая же чернявая и глазастая?

—  Нет, у мамы волосы… чистое золото… — и вдруг побледнела, а потом минут пять подозрительно сверлила его глазами.

Услышав голос Екатерины Михаиловны, Женя втяну­ла голову в плечи и вопросительно глянула на Дроздова: чего медлишь-то?

Борис поставил тарелку па подставку, сделанную для лежачих больных, просунул руку под подушку и осторож­но приподнял Женю, та чуть раскрыла пухлые, побледнев­шие за время болезни губы и проглотила ложку бульона. Но как-то судорожно, торопливо.