— Когда-нибудь едал такое, Борис Андреич?

— На реке вырос, Иван Федосеич. Ведрами варили…

— Тогда налегай, — и первым с жадностью впился в толстую клешню.

Борис был равнодушен к ракам, но надо было видеть, какое наслаждение получал Вальцов! Он утробно урчал, постанывал, цокал языком и смачно прихлебывал из кружки пиво. Глядя на него, с удовольствием на этот раз хрустел раками и Борис.

Потом они опять шагали по Москве, сытые, умиротво­ренные, и мирно беседовали.

— Где живешь-то? — вдруг спросил Иван Федосеевич.

— В Люблино, — ответил Борис и поморщился, не желая больше распространяться на эту тему. Настроение у него мгновенно испортилось.

С жильем у него было скверно. По Курской дороге пригородные поезда ходили с большим нарушением графи­ков, иногда опаздывали, вместе с ними почти каждую неделю опаздывал и Борис. Самолюбие его страдало. И хоть бы комната была приличной. А то ни стола, ни стула, спал на полу, укрывшись кожанкой. По утрам вставал по «внутренним часам», потому что еще не приобрел настоящих. И к тому же без света, в темноте, тыкался в стены, как слепой кутенок. Пытался подыскать себе комнату в Москве, но так и не нашел: или цена непомерная, или же хозяйки откровенно приваживали оди­ноких мужчин.

Позавчера в начале смены столкнулся в проходной с начальником цеха Тарасовым.

— Это что за барство такое?! — удивленно воскликнул

тот, бросив взгляд на часы. — Опаздываете на одиннадцать минут! А еще в примерных ходите.

Эти последние слова начальника доконали Бориса, Как раз в этот день он встал в половине четвертого, сел в поезд, а паровоз, то и дело буксуя и рассыпая искры, едва тащился. Не повезло и с автобусом: сорвался с подножки и больно зашиб коленку. Шел и думал: так больше не может продолжаться. Боль в коленке, обида на черствость начальника цеха оглушили Бориса. Он даже не сразу нашелся что ответить. Руки прыгали, когда собирал инструменты.

—  Ты куда это собрался?! — раздался за спиной голос Сергея Кириллова. — Что задумал?

—         Ухожу к чертовой матери. Совсем ухожу. Выговаривает, видишь ли, барство… Ему бы такое… барство!

Кое-как мастер все-таки докопался до сути, узнал о случившемся. И тотчас убежал. Но тут же возвра­тился.

—  Пошли к Тарасову.

—  Это еще зачем? И не подумаю.

—  Чудак-человек. Все равно же не миновать началь­ника цеха, коль уходить собрался. Без его резолюции не уйдешь.

Борис как-то сразу обмяк и, прихрамывая, поплелся за Кирилловым.

Начальник цеха встретил его встревоженным взгля­дом. Укорил за то, что он ни слова не сказал, где живет и каково ездить ему из Люблино. Тот, оказывается, хоро­шо знал Курскую дорогу и беспорядки на ней. Кончи­лось тем, что Дроздову выдали дополнительный пропуск, допускавший получасовое опоздание с последующей отра­боткой после смены. Тарасов пообещал поставить перед дирекцией вопрос о предоставлении Дроздову жилья от завода.

…Трудно было с жильем, очень трудно, потому и не хотелось говорить об этом с Вальцовым.

Простились они тепло, по-дружески.

—   Линейки, надеюсь, одолеем?—подмигнул Валь­цов, не отпуская руки Бориса.

—  Если б только в них была закавыка, — позволил се­бе и Борис загадочное выражение.

Думал он в это время о себе, о Жене Пуховой, о Пашке…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЖЕНЯ

1

Табельщица цеха Люба подошла перед концом смены к Борису и передала клочок бумаги с записанным на нем номером телефона.

—   Просили позвонить.

Дроздов рассеянно сунул бумажку в карман спецовки. Не дождавшись ответного слова, с ласковой заинтере­сованностью Люба спросила:

—   Это кто же… Виктор Семеныч?

Круглое личико Любы выражало откровенное любо-

пытство. Борис ей понравился сразу, еще с их первой встречи, на Москве-реке. Недаром она сама вызвалась узн[ать на заводе о месте для Бориса. Но встреча их тогда нe состоялась, у Любы заболела мать, и она не пришла в назначенное время, чем была очень огорчена: встретиться с Борисом она уже больше не надеялась. Какова же была ее радость, когда она увидела Бориса в цехе. Вряд ли Люба смогла бы четко определить для себя, чем он пришелся ей по душе. Вроде и красоты в нем особой нет, а тянуло к нему. Борис казался ей надежным человеком; похож на сыроватый лесной костер, который медленно и туго разгорается, но зато долго и ровно горит. К такому человеку хорошо прислониться…

Есть женщины, способные видеть мужчину не только таким, каков он сейчас, но и таким, каким он может стать.

Такой была и Люба.

—   Так кто же Виктор Семенович?

Вопрос Любы не только напомнил о записке, но и том, кто ее написал. Борисом вдруг овладело озорство. Он на­пустил на себя таинственность: выпрямившись, вытащил листок бумаги, прочел написанное и вдруг встревоженно обратился к девушке:

—   Люба, ты никому не трепанешь?

Люба, понимая, что идет игра, заговорщицки шепнула:

—   Ну, что ты, Борис… Зачем же?

— От наркома машиностроения звонили… — И замолк, уткнувшись в чертежи.

На умненьком розовом личике девушки — понимание и проказливость.

—   Даже там помнят о Дроздове.

—   А как же иначе. Знай наших.

Люба смеется, Борис мысленно кается, что завел Этот дурацкий разговор о наркоме,— не так уж и простодуш­на девчонка.

—   Ладно, Люба. До наркоматов нам с тобой топать да топать…

—   И все-таки кто этот Виктор Семеныч? — спрашива­ет Люба уже озабоченно.

—   Следователь уголовного розыска.

—   Господи! Что у тебя с ним?

—   Ровным счетом ничего.

—   Ну, пожалуйста, Борька… Может, что-то случи­лось? Что-то надо сделать?

Испуг, ничем не прикрытая тревога, желание немед­ленно прийти на помощь —все это читается на лице Лю­бы. И первый раз за все время Борис внимательно и пристально всматривается во взволнованную девушку. А ведь она и в самом деле за него беспокоится.

—   Да нет, Люба. Все в порядке. Мне лично никто ни­чем не грозит. Просто… Как бы тебе сказать?.. Разыски­вал человека. Попросил помочь… Наверное, хочет что-то сообщить.

—   А не врешь?

—   Клятвы давать не умею. Поверь простому слову, правду говорю.

На этот раз Люба верит, но из состояния испуга выйти ей не так-то просто.

—   Ох, Борис! Затеял ты что-то непонятное, — не от­рывает она глаз от лица Дроздова. — Не влипнуть бы те­бе. С милицией не шутят.

Она уходит; Борис, улыбаясь, некоторое время следит, как с неосознанной грацией плывет-качается ее тонень­кая ладная фигурка. Он любуется Любой, а та, видимо чувствуя взгляд, замедляет шаг, будто давая возможность рассмотреть себя получше.