Прохоров не сел, упал на стул и шумно втянул в себя воздух.
— Какой, к чертям, паек! Липа одна…
— Само собой,— хрипло подтвердил Вальцов.— Понятия не имею, откуда взяла.
Оба примолкли. Дело могло круто обернуться. Действовала карточная система, мясных продуктов не хва-
тало, а колбасные изделия такого сорта на граммы считали, потому и ввели военизированную охрану. Словом, скверная была история.
Вальцов запустил пятерню в свою дремучую шевелюру и со злостыо дернул себя за чуб.
— Как бы ты поступил со всяким другим вором?
— Как поступил бы? Акт составил и передал бы куда следует.
— Вот и действуй по закону.
Прохоров только кхекнул. После секундного замешательства он сердито бросил:
— Рехнулся, поди?— и покрутил пальцем около виска.— Так вот и брошусь губить свово боевого командира. Чай, разобраться надо.
— Разбирайся. К этому я не имею никакого отношения,— и брезгливо отодвинул от себя портфель.
Домой ночевать он не пошел, три дня спал в кабинете на кожаном диване. За это время Прохоров выяснил, что колбасу Наталье выдали по звонку Георгия Семеновича Гриневича, заместителя Вальцова, в счет пайка. По словам Гриневича, он будто бы этот вопрос согласовал с инстанциями, а бумагу в тресте хотел взять в тот же вечер.
— Зачем тебе все это было нужно?—задал ему вопрос Вальцов.
— Ну… Первомай приближается. И юбилей у тебя.
— Какой такой юбилей?!
— Ну как же! Тридцать пять лет от роду, пятнадцать лет в партии.
Иван внутренне ахнул, он ушам своим не верил. Возраст действительно сходился, а в партии он считался с шестнадцатого года, всего лишь четырнадцать лет. Но кто же справлял подобного рода юбилей?! Все это дурно пахло, казалось подозрительным. Однако вмешательство Гриневича сбило остроту ответственности Вальцова за ЧП. Колбасу сдали на склад, историю упорством Прохорова замяли. Может быть, все бы и забылось, не начнись в скором времени кампания партчистки. В комиссию на имя заместителя председателя Наума Григорьевича Юзовского поступило анонимное письмо, в котором Вальцова обвиняли в беспринципности и склонностях к махинациям. На комиссии Гриневич от своей причастности к этой истории отказался — он ничего не знает и знать не желает. А Наталья заявила, что попросила заведующего складом отпустить ей колбасы в счет их пайка,
исходя из общей стоимости полагающихся продуктов.
— А мужа вы предупредили об этом?
— А как же?—На Юзовского смотрели чистые, широко распахнутые, как небо, глаза.— Кто бы мне иначе отпустил такую колбасу?
То же самое заявил на комиссии и заведующий складом. Лишь один Прохоров с пеной у рта доказывал, что Гриневич — в преступном сговоре с завскладом, что они сводят с Вальцовым личные счеты и его, Прохорова, вина, что он не дал делу официальный ход, чего сразу же потребовал Вальцов: решил сначала своими силами провести расследование.
Гриневич с оскорбленным видом потребовал строгой партийной ответственности Прохорова за клевету. Дело кончилось тем, что «вычистили» из партии не только потрясенного предательством жены Вальцова, но и его однополчанина Степана Прохорова. Оба они, естественно, не могли занимать и прежние должности. Дела свои Вальцов временно сдал Гриневичу. В одиночестве Вальцов оказался и в своей квартире: все вещи, мебель и даже посуду Наталья за три дня успела перевезти к матери.
— Жалобу в ЦКК, а копию протеста Клименту Ворошилову мы с Иваном позавчера вместе писали,— завершил рассказ Разумнов.— Но понимаешь, Дроздов, навык в своей профессии нужен, скажем, не только музыканту, но и слесарю, токарю. Вальцов поступает к нам слесарем, надо помочь ему в первые дни, а потом руки сами по себе вспомнят старое.
— А сколько прошло времени, как слесарил?
— Еще до германской. Больше пятнадцати лет. Это не шутка, поверь. По себе чувствую.
— Наверное, так и есть… — Борис сцепил пальцы рук.— Если я, Константин Арефьич, чем-то могу помочь…
— Вот этого я и жду. Руки у тебя проворные, глаз острый. Понимаешь?
Не очень понимал Дроздов свою задачу — все-таки сам еще без году неделя на заводе, он так и сказал о том, но Разумнов сделал успокаивающий жест.
— От тебя нужна… ну, как бы лучше сказать — душевность, даже деликатность. Золотой мужик, сам увидишь.
Дроздова удивила просьба кадровика. Всего-то полгода на «Красном маяке» — и вдруг такое поручение. Вальцов не заставил себя долго ждать. И познакомились они как-то не совсем обычно. Кто-то сзади мягко коснулся плеча Бориса. Он обернулся.
— Борис Дроздов?
— Он самый.
— А я Вальцов. Пентюх Федосеич, если Ивана так переименовать.
Борис не удержался от улыбки.
— Чего это вы себя так?
— Мне Арефьич сказал, что вся моя история для тебя не секрет. Теперь вот руки бы мои пристроить, коль голова подвела.
Горькая ирония в тоне, однако, не вызывала жалости. Но сочувствие появилось, пожалуй, почти сразу же.
Да и внешне Вальцов как-то быстро привлекал к себе. Его густая шевелюра, видно, не поддавалась никакому гребню, характерным движением он запускал в нее пальцы, и тогда волосы становились дыбом, словно от испуга. Невысок был человек ростом, но в плечах широк, И сила чувствовалась недюжинная. Глаза зеленые с рыжими крапинками — и в них словно застыли смешинки, не злые, а, пожалуй, чуть лукавые. Сильные люди, как чаще всего бывает, полны добродушия и в делах своих, и в мыслях.
— Так что, дорогой товарищ, поднатаскать меня надо.
Хотя и подготовлен был Борис, а все-таки смешался. Даже представить себе не мог, с чего ему начать.
— Ты, паря, чего заалел маковым цветом?—с тревогой уставился на Бориса Вальцов.— У меня язык — что помело. Ты уж того… не обессудь…
Не слова, а глаза Ивана Федосеевича заставили Бориса взять себя в руки, он понял, что сделает все возможное и невозможное, чтобы помочь этому человеку.
— Слушай, Дроздов… Что бы ты делал, не свались я на твою голову?
— Начал бы с чтения чертежей,— обрадовался Борис.— Чертежи на столе. Читать их наверняка не разучились?
— Пожалуй. А ну-ка за дело!
Минут через двадцать у Бориса появилось ощущение, что они с Вальцовым давным-давно знакомы. В чертежах Вальцов разобрался довольно быстро. А вот руки действительно утратили навык: делал он все как-то рывками, будто у него терпения не хватало. Нервничал, срывался, с досадой бросал инструменты.
На третий день Вальцов явился в цех задолго до гудка, успел кое-что сделать, а через час сказал Борису:
— Меня тут… приглашают для выяснений. Комиссию организовали. Надо, браток, кое-кому сдачи дать. Должен уйти.
Явился он в тот день лишь под конец смены. Какой– то серый, с плотно сжатыми губами. Работать начал с ожесточением, движения были точными, четкими, а взгляд отсутствующим. Казалось, он почти не думал над тем, что делали руки, сильные, крупные, заросшие рыжеватыми волосами. Не отрывался до тех пор, пока не закончил. Показал Борису.