Нивхи любят игрища. Игрища проводились по разным причинам, но чаще всего они связаны с родовыми и сезонными праздниками: будь то удача охотника-медвежатника, проводы усопшего в Млых-во — потустороннее селение — или в честь удачного сезона охоты или рыболовства.

В праздниках большое место уделяется зрелищной части: соревнованиям в беге, стрельбе из лука, в играх на ловкость, поднятии тяжести, национальной борьбе. Местом игрищ может быть любое стойбище. Но жители долины Тыми часто собирались на красивом месте у стойбища Выск-во (Усково). Само стойбище и название в честь игрищ. Выск-во — «селение борьбы» (игрищ).

Кета пошла на нерест! Преодолев огромнейшее расстояние из океана в верховья нерестовой реки, кета наконец у цели. Можно очень точно сказать: у цели жизни. У кеты вся жизнь подчинена величайшему долгу: оставить после себя жизнь. Во имя его кета ещё мальком скатилась со студёными горными струями в большую реку, а из реки вышла в безбрежный океан. В течение нескольких лет вольной океанской жизни невзрачный малёк превращается в сигарообразную серебристую рыбину весом от шести до двенадцати-тринадцати килограммов. Рыба нагуливается в каких-то дальних водах океана. Но вот в ней заговорил великий инстинкт. Он собирает всю океанскую кету в несколько стад и властно бросает их к берегам Ых-мифа. Огромная, сильная рыба презирает еду и отдых. Отказавшись от еды и отдыха, она с непреодолимым упорством одолевает океан, идёт, как по точнейшим приборам, в ту единственную из многих тысяч реку.

Кета точно находит пресную струю «своей» реки. И вот позади тайфуны, позади зубы кашалотов, акул, нерп, позади многокилометровые сети и стены стальных крючков! А впереди — ещё много труда, впереди ещё долгий путь. Попав «на пресняк», стройная и серебристая, как ракета, рыба начинает менять форму и цвет. Её будто сдавливают с боков.

Она становится плоской, как меч, горбится (на спине скапливаются жировые отложения), голова удлиняется и заканчивается «орлиным клювом». Зубы, не очень заметные в океане, в реке увеличиваются и заостряются. Из серебристой кета становится зеленовато-бурой с «тигровыми полосками» на боку.

Все эти изменения связаны с переходом в новую биологическую среду, на новый биологический режим. В океанском просторе, где у нагулявшей силу кеты много врагов, рыба имела защитный — цвет — цвет морской пены. В реке, где рыбе нужно преодолеть сильное течение, у неё соответственно изменяется форма. И цвет становится «речной» бока тускнеют, и на них появляются зеленовато-бурые полосы цвета и рисунка речных водорослей.

Несметными стадами кета врывается в нерестовые реки. Она с непреодолимым упорством стремится в верховья, туда, где река собирает свои чистые студёные струи. Глянешь на реку и видишь: то здесь, то там из воды выскакивают рыбины, похожие на снаряды. Выскакивают, будто хотят осмотреть берега: а далеко ли ещё идти? Пролетят над водой, тяжело плюхнутся, чтобы снова с тупым ожесточением преодолевать течение, подводные скалы, быстрины.

Встретится на пути перекат, ударит рыба хвостом, стремительно пронесётся по каменистой мели, обобьёт плавники и хвост, исцарапает в кровь брюхо, но пройдёт — где тонкими, как бич, струями, где боком проталкивается посуху.

На перекатах ждёт рыбу ещё один враг, теперь сухопутный. Всякий таёжник-нивх видел, как медведь ловит рыбу.

Наиболее сильное впечатление у меня оставила первая встреча с медведем-рыболовом. Может быть, потому, что первые встречи всегда воспринимаются ярче и надолго запоминаются в подробностях.

Стоял солнечный сухой сентябрь. Начало осени на Ых-мифе всегда солнечное, мягкое. Я шёл по прибрежному тополиному лесу с малокалиберной винтовкой за плечами. Рябчики любят этот светлый лес, когда листья будто слегка подпалены и только начинают опадать, а подлесок пестрит зрелой ягодой.

Было тихо. Лишь струи реки бормотали свою извечную речь, да дятел где-то на сопке остервенело долбил сухое дерево, и его стук доносился, как отдаленные хлопки выстрелов.

Пройдя излучину реки, я услышал странные звуки: было похоже, что по мелководью бегают озорники-ребятишки и шлёпают по воде вёслами. Но откуда взялись эти озорники? Могло случиться, что какой-то рыбак, уступив их настойчивой просьбе (хорошо знаю, как нивхские подростки неотвязно преследуют взрослых, чтобы те взяли их на рыбалку — сам был такой), выехал с ними на галечный плёс, а те, вместо того чтобы помочь снимать улов, резвятся себе, как им вздумается.

Я широко шёл на звуки, обдумывая, какими словами пристыдить мальчишек.

И… спасибо случаю, что передо мной оказались кусты ивняка. Не знаю, как бы повёл себя «озорник», увидев незваного «распорядителя». Но знаю, что медведь, обычно мирный и опасливый, неустрашимо бросается на того, кто, по его мнению, бессовестно претендует на его добычу, честно заработанную собственным трудом.

Сперва увидел высокие всплески, потом в брызгах мелькнуло что-то огромное, тёмное. Оно упруго взлетело над водой, неловко упало, и под ним разверзлась река. Это был матёрый зверь. Низко опустив вытянутую голову, он остервенело погнался за рыбиной. А та, убегая от преследователя, молнией пронзила мелководье и, показав хребтину, ушла на глубину. Раздосадованный зверь на миг остановился, недоуменно взглядывая по сторонам. На шее медведя отчетливо виднелся белый «ошейник».

Сложное противоречивое чувство овладело мной. Я помнил о винтовке. Но и не забывал, что малокалиберная винтовка слишком легкомысленная штука, когда имеешь дело с медведем. Хотя я знаю уникальный случай. Несколько лет назад один из моих сородичей уложил медведя из малокалиберки. И притом с первого выстрела. Маленькая, свинцовая пулька угодила между рёбер, прошила толстую кожу и мышцы и проткнула сердце. Но тот случай, повторяю, уникальный. Всё равно что с закрытыми глазами попасть ниткой в ушко иголки, которую держат от тебя на расстоянии. Провоцировали меня на действие охотничья страсть и тщеславие: мол, не побоялся идти на медведя с малокалиберкой и вот — добыл.

Маленькую и обманчивую надежду вселяло то, что со мной была пятизарядная винтовка. Авось какой-нибудь пулей да угожу в «ушко иголки»…

Но тут медведь властно прервал мою мучительную нерешительность. Он поднял лобастую голову, созданную из самой крепкой кости. Мои пульки сплющились бы в монету, едва пройдя кожу…

Зверь был незлобивый и симпатичный, понял ли он мои намерения или нет, не знаю. Но, увидев, что добыча ушла, зверь быстро развернулся, помчался по гребню переката. На середине реки сошёл в глубину, вздыбился, опираясь задними ногами о дно, и… — что бы вы думали? — оглушительно шлёпнул широкими лапами по воде! Раз, другой… Потом, не переставая бить но воде, пошёл в мою сторону. Медведь брал рыбу нагоном. И действительно, пара рыбин «выстрелила» буквально из-под медведя и забилась на мели. Но пока медведь, вздымая волну, напористо мчался к ним, рыбины боком-боком соскользнули на струю и из-под самого носа зверя были таковы. Медведь прыгнул на то место, где ещё секунду назад виднелись бока рыбин, пошарил лапами в воде и, ничего не найдя, опечаленный, сел в воду, тоскливо рявкнул и повёл носом вокруг. Он был от меня в каких-то двадцати шагах. И я боялся, как бы разозлённый неудачей зверь не вышел на берег и не сорвал на мне зло. Я уже подумывал, как бы удачно ретироваться, когда медведь круто повернулся и, дёргая крупной головой, вяло поплёлся по камням переката.

Снова дойдя до середины, он выбрал плоский камень, что чуть виднелся в струях воды, и сел на него. Он сидел неподвижно и внимательно глядел перед собой. Раз медведь поднял лапу и почесал за ухом. И мне подумалось, что медведь размышляет, как поступить дальше. В это время к перекату подошла стая кеты. Рыбины штурмовали перекат. Разогнувшись, они с ходу пролетали над мелью. Некоторые из них, ударившись о камни, трепетно бились на месте, но их смывала вода, и они, оказавшись в родной стихии, оживали и снова и снова шли на штурм.