Без всякого сомнения, Монморанси работалось лег­че, чем многим его коллегам. Знаменитый венгерский психолог Михали Шикжентмихали разработал понятие «flow», которым обозначается состояние полного погру­жения человека в какую-либо деятельность: время оста­навливается и человеку больше ничего не нужно. Счита­ется, что состояние «flow» положительно влияет на психику. Оно может возникать во время работы, но ча­ще всего появляется во время игры. Поэтому чем боль­ше игрового начала мы привносим в работу, тем она нам приятней.

Долгое время считалось, что работа — это долг. В конце XIX века, когда подобное восхваление работы до­стигло апогея, американский экономист Торстейн Веблен, сын норвежского эмигранта, написал знаменитую книгу «Теория праздного класса» (1899), которая крити­кует высшее общество, проводящее время в играх и раз­влечениях. Однако сегодня мы знаем, что склонность к игре и развлечениям — наше единственное спасение, так как, кроме нее, у нас ничего не осталось.

Несколько лет назад Фонд Михаила Горбачева со­брал ведущих экономистов, политиков и предприни­мателей мира в роскошном отеле в Сан-Франциско и предложил обсудить тему «Будущее трудоустройства». Единогласное решение экспертов, среди которых были Маргарет Тэтчер, Джереми Рифкин и несколько нобе­левских лауреатов, было таким: чтобы поддерживать мировую экономику в XXI веке, хватит двадцати про­центов работоспособного населения. «Большее количе­ство рабочей силы не потребуется».

Тогда же Джон Кейдж, топ-менеджер американской компьютерной компании «Сан Майкросистемс», во время публичных дебатов заявил: «Мы нанимаем толь­ко тех, кто нам нужен, сейчас это чаще всего талантли­вые индусы. Зачисление на работу производится с по­мощью компьютера, люди работают за компьютером, и же их увольняет. Мы оставляем себе только самых умных. Благодаря этому наш капиталооборот за лет вырос с нуля до шести миллиардов долларов».

Другой участник этих дебатов, Дэвид Паккард, один из основателей «Хьюлетт-Паккард», спросил Кейджа:

—   Скажите, Джон, сколько незаменимых работников в вашей компании?

— Шесть. Может быть, восемь, без них нам при­шлось бы худо. И для нас не имеет никакого значения, в какой стране они живут.

— А сколько всего работников сейчас в «Сан Сис­теме»?

— Шестнадцать тысяч. И каждый из них — наш ра­ционализаторский потенциал.

Когда Томас Мор в 1516 году писал свою «Утопию», дав­шую имя целому жанру литературы, то мечтал, что на­станет время, когда людям не придется работать. Сего­дня эта утопия почти осуществилась. Но есть один маленький нюанс: если меньшинство населения облада­ет постоянным доходом, то лишь у этого меньшинства остаются деньги на покупку товаров и услуг. Ханна Арендт еще в 1958 году, задолго до того, как сегодняш­нее положение дел стало предсказуемым, писала в своей книге «Vita Activa»: «В будущем нас ждет общество, в котором закончится работа, тот единственный вид дея­тельности, благодаря которому общество существует. Что может быть ужаснее?»

Поэтому настоятельно рекомендуется найти себя и получить признание в том, что не имеет никакого отношения к оплачиваемой работе. После увольнения или во время душевного кризиса люди отчаянно пытаются жить так, словно ничего не изменилось. Когда я бываю в районе, где раньше находилась моя контора, между станцией «Фридрихщтрассе» и бульваром Унтер-ден-Линден, то вижу молодых людей, собирающихся вместе, чтобы перекусить. Они ведут себя так, словно спешат обратно на работу, хотя очевидно, что они просто придумали себе перерыв на обед, а после разойдутся по домам.

В Берлине живет около десяти тысяч безработных журналистов. Если еще принять во внимание тех, кто потерял работу после провала «новой экономики», слу­чившегося примерно за год до волны сокращений в СМИ, и жертв из родственных сфер (рекламщиков и пресловутых пиарщиков), то у столицы появляются шансы вновь стать городом богемы. Хотя вместо счаст­ливых, немного потрепанных художников, провозгла­шающих в кафе свои гениальные идеи, видишь лишь дурно воспитанных и жалующихся на судьбу или в луч­шем случае меланхолично настроенных коллег. Они на­столько заняты составлением высокохудожественных прошений в службу социальной помощи и заполнением прочих формуляров, что у них просто нет времени на бо­гемный образ жизни.

Мой бывший коллега, некогда работавший в теперь уже закрывшейся газете, до сих пор старается выдать се­бя за чрезвычайно занятого журналиста. Дни свои он проводит в правительственном квартале и ходит на все­возможные пресс-конференции, где объявляют о слия­нии двух капелек. Обедать он не обедает. А в разговорах всеми силами пытается не выдать, что у него нет рабо­тодателя. Порой его можно увидеть на телевизионном экране — он стоит среди журналистов и что-то сосредо­точенно записывает.

Причина возведения подобных фасадов — ложная вера в то, что общественного признания можно достичь лишь за счет работы. А вот со времен Античности и до Реформации работа, напротив, считалась помехой на­стоящей жизни. Смысл и цель работы заключались в по­лучении свободного времени. Именно такой подход пригодился бы нам сегодня! Работа снова должна вос­приниматься как неизбежное зло, а не как целительное средство, даже если без нее у нас в кошельке будет мень­ше денег. Надо снова вспомнить о том, что на протяже­нии длительных периодов нашей истории работа отнюдь не была достойным занятием. Достойным считалось помогать людям, лечить их, учить и защищать. Работали из-за нужды или из-за скупости. Лишь после Реформации у работы появилась моральная составляющая. Лютер был одним из тех, кто допустил роковую ошибку, смешав для последующих поколений смысл слов «про­фессия» и «работа».

Долгое время люди пытались придумать новую тру­довую этику, и в какой-то момент сами пали ее жертва­ми. Работа и «право на труд» (по Марксу и Энгельсу, од­но из основных прав человека и с той поры неизменный пункт политических программ всех немецких партий) стали для жителей Центральной Европы ключевыми ка­тегориями мышления. В связи с этим очень жаль, что зять Карла Маркса, Поль Лафарг, вызвавший гнев тестя книгой «Право на лень» (1880), так и остался второсте­пенным творцом истории.

О ценности квартиры

Фраза «My home is my castle» («Мой дом — моя кре­пость») цитируется так часто, что утратила всякий смысл. С одной стороны, в ней слышится некий воин­ственный подтекст, но прежде всего она говорит о гор­дости хозяина своим домом. Англичане считают, что их слово «home» нельзя перевести ни на один язык в мире, и пекутся о доме как о маленьком королевстве, в кото­ром они полновластные правители. Все англичане, с ко­торыми мне доводилось встречаться, обладают ярко вы­раженной способностью видеть в своем доме и цитадель, и что-то вроде дворца.

Дома рядовой застройки, некогда возведенные в при­городах Лондона, а сегодня поглощенные окрестными городами, первоначально (большинство в XIX веке) за­думывались как небольшие усадьбы. Владельцы земли и фабрик строили для своих рабочих жилища, состоявшие из совершенно одинаковых модулей и до известной сте­пени копировавшие господское имение. За каждым до­мом был крошечный парк (полоска зелени). Гостиная — люди больше не собирались у кухонной печи — называ­лась «drawing room», потому что туда после трудового дня удалялись рабочие (от глагола «to withdraw»). Здесь, как и в аристократическом доме, был камин. Такие по­селения создавались, чтобы вывести рабочих из мрачных подвалов и хозяйственных построек. Поднять уровень честолюбия, привить вкус и улучшить жизненные условия народа — часть викторианской идеологии. Сегодня, сотню лет спустя, многие могут устроить жизнь в отдельной квартире на таком уровне, который тогда был доступен лишь самым высоким общественным слоям. В нынешнее время вполне можно от­носиться к своему жилищу как к дворцу. А если трудно увидеть в квартире дворец, то уж точно можно воспри­нимать ее как просторный номер в гостинице. Самая ма­ленькая квартира больше номера люкс в шикарном со­временном отеле. Если вы печалитесь из-за того, что живете в двухкомнатной квартире, представьте, будто перед вами номер люкс с дополнительной кухней в од­ном из тех редких отелей, которые еще не стали жертвой глобальной стандартизации. Пусть ваша ванная станет спа-салоном. Все получится! В романе Жориса Карла Гюисманса «Наоборот» (1884), который упоминается в уайльдовском «Портрете Дориана Грея» как загадочная «желтая книга», великолепно описано, каким образом с помощью воображения можно почувствовать себя в ван­ной не хуже, чем в Тихом океане: «А если при этом под­солить себе воду, добавив в нее по рецепту из медицин­ского справочника хлористый магний, хлористый кальций и сульфат натрия; если достать из плотно за­крывающейся коробки моток веревок или бечевки, специально купленный в магазине, где торгуют канатами и вес от прилавка до складских помещений насквозь пропиитано запахом гавани и прибоя; и если вдохнуть этот запах моря...»