Ф. Трепов, заведуя санитарною частью армии во время войны России с Японией, по отзыву главного контролера армии Смирнова, почтенного человека, и других лиц, был крайне не только непопулярен, но нелюбим в армии за вмешательство его в неподлежащие ему дела и доносы неправдивого и интригантского свойства главнокомандующему армии Куропаткину[304], около которого Трепов постоянно и в ненужное время вертелся, постоянно оставляя санитарную часть, ему вверенную, в стороне его прямой заботливости.
Дмитрий Трепов, бывший Московским обер-полицмейстером, а затем товарищем министра внутренних дел, командиром корпуса жандармов, заведывающим полициею и дворцовым комендантом, известен мне был с обер-офицерских чинов со стороны и лично. Особыми дарованиями ума он вовсе не обладал, как равно и познаниями по полицейской части и об обще-революционном движении и ходе его по всей России. Во время состояния в должности начальника московского охранного отделения Зубатова, последний всецело был подчинен обер-полицмейстеру Д. Трепову, которого Зубатов совершенно свободно обходил, пользуясь совершенным незнанием Трепова всех махинаций революционеров, революционного движения и даже полицейской службы, провокаторствовал вовсю, в особенности в Москве, сплочая и организуя рабочих, подобно попу Гапону в С.-Петербурге, в кружки, знакомя рабочих с забастовками и стачками, каковые кружки впоследствии обратились во вполне готовые революционные организации, ставшие кадром московского вооруженного восстания. Д. Трепов, совершенно не только не знал, но и совершенно не понимал действий Зубатова, который обошел и августейшего Московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича[305], которого Трепов не оберег от покушения на его жизнь, как равно и самого даже себя. Дмитрий Трепов всецело обязан своим повышением по службе безвременно погибшему от убийства великому князю Сергею Александровичу, а уже Федор Трепов обязан всецело своему незаслуженному ничем повышению, до члена государственного совета включительно, брату своему Дмитрию Трепову. На Д. Трепова воздействовало влияние, воспитание и образование по политической части безусловно Зубатова, чем я и объясняю заявление Д. Трепова в момент его сильного влияния в придворных сферах об образовании кадетского министерства и о введении автономии в университетах, столь пагубно отразившейся на университетах, где свободно происходили народные митинги и сборища революционеров-рабочих, являвшихся по нескольку тысяч в здания университетов с революционными целями, что не только допускалось Д. Треповым, бывшим товарищем министра внутренних дел по полицейской части, но видимо даже поощрялось, так как он распоряжениями своими не только парализовал высшие местные административные власти, но уничтожал всякое их местное значение по отношению к местным университетам. Подобные действия Д. Трепова я вовсе не отношу к политической его неблагонадежности и направлению, но отношу к совершенному его непониманию дел и революционного движения в России в особенности. Дмитрий Трепов, достигший большого влияния в административных правительственных сферах, был в высшей степени не только не популярен в провинции в среде истинно-русских людей, но даже ненависть нему явно и публично устанавливалась и была даже среди революционно-прогрессивных партий, несмотря на проведение им министров из кадетов и на введение автономии в университетах. При состоявшемся назначении Д. Трепова С.-Петербургским генерал-губернатором с предоставлением ему особых прав и полномочий, в провинции совершенно гласно и публично высказывалось полное недовольство со стороны даже истинно русских людей, которые говорили вслух, что одно назначение Д. Трепова на такой пост может повести истинно русского монархиста сделаться революционером.
Бывший еще в должности министра финансов С. Ю. Витте[306], для характеристики Дмитрия Трепова, рассказывал такой бывший случай в С.-Петербурге, свидетельствовавший о недалекости этого Трепова.
Когда тело в бозе почившего императора Александра III, скончавшегося в Ливадии, было привезено в С.-Петербург для погребения, то вся процессия следовала от вокзала железной дороги по Невскому проспекту, где стояли войска гвардии шпалерами и в том числе лейб-гвардии конный полк, эскадроном которого, кажется вторым, командовал Д. Трепов, сидя на лошади верхом перед эскадроном, за гробом же императора следовали министры и другие высшие чины. Поровнявшись с Д. Треповым, министры, в том числе С. Ю. Витте, видят подбоченившегося пред эскадроном Д. Трепова, который, обращаясь к солдатам, в строю находившимся, выкрикивает:
— Эй, ребята, смотри бодрее, веселее, веселее, веселее.
Подобное обращение к солдатам в таких словах радости и веселья, конечно, Д. Трепов вовсе не желал допустить, но это содержание обращения свидетельствует о такой ненаходчивости слов обращения к нижним чинам в данный момент горя и печали, вызванных в русском народе всюду преждевременной и неожиданной кончиной любимого царя-миротворца.
Третий сын Трепова, Александр[307], известен мне еще со времени состояния его в должности личного адъютанта в чине поручика в г. Киеве при командире корпуса бароне Таубе; человек без всякого образования, ограниченный, и на вид был замарашкою; две дочери его покушались на самоубийство, одна, бросившись под поезд железной дороги, другая — выстрелом в грудь из револьвера; обе остались живы. По циркулировавшим слухам в обществе, покушение на самоубийство было вызвано романическою историею из-за любви обеими одного лица, по другим же слухам — будто бы знакомством и соотношениями с революционеркою, прибывшею в С.-Петербург из-за границы, Леонтьевою[308], добивавшеюся личного представления императрице Марии Федоровне через Д. Трепова и у которой оказались при обыске разрывные бомбы.
Александр Трепов достиг высшей службы и придворного звания, конечно, не через заслуги, а безусловно через протекцию.
Генерал-адъютант Федор Федорович Трепов болел последние годы своей жизни в Киеве, где и умер. Я его посещал и весьма продолжительно иногда беседовал с ним. Этот человек был большого природного ума, но образования и воспитания не нес в себе, но был человек по душе добрый и всегда готовый выполнить просьбу каждого к нему обратившегося, какого бы он звания, происхождения и народности ни был, и во многом успевал ходатайствами и связями своими в С.-Петербурге.
Многое из своей службы Ф. Ф. Трепов рассказывал мне, и я однажды ему сказал, почему он не составит записок из своей продолжительной службы, каковые были бы весьма ценны для истории; на что он мне ответил отрывисто и коротко, что он «не письменный человек». Говорили, что Трепов в одном слове, состоящем из трех букв, «еще», делал ошибок более числа букв в этом слове, а именно «еще» писал так — «эсчо»[309].
Один из рассказов Ф. Ф. Трепова был настолько интересен, что я его изложу. Рассказ касается бытности его в должности с.-петербургского обер-полицмейстера.
Император Александр II, по словам Трепова, очень ценил его службу и относился к нему всегда при личных докладах милостиво и внимательно. Но вдруг, беспричинно, стал к нему сух и выражал недовольство, причины которого однако долгое время не высказывал ему, что страшно терзало внутренне Трепова, и он решился при докладе спросить императора, что за причины выраженного государем недоверия и недовольства. Государь, находясь в отдалении от него, выразил Трепову, что он был передатчиком императрице сношений и свиданий его с княжною Долгорукою[310]. Это настолько возмутило Трепова, так как сообщение государю об этом было ложно и несправедливо, что он, Трепов, «наступая» на государя, оправдывался энергично и высказал следующее:
