Фламберг. Кто? Герольд?
Граф фом Штраль. Какие у него доводы?
Фламберг. Эх, доблестный господин, покраснеть бы ему, приводя эти доводы.
Граф фом Штраль. Он говорил о Петере фон Турнек — да? И о том, что продажа владения была совершена неправильно?
Фламберг. Разумеется. И о швабских законах, и к каждому третьему слову примешивал долг и совесть и призывал бога в свидетели, что только самые чистые побуждения заставляют его господина рейнграфа взяться за дело фрейлейн фон Турнек.
Граф фом Штраль. А о розовых щечках этой дамы он умолчал?
Фламберг. Об этом он ни слова не вымолвил.
Граф фом Штраль. Чтоб на нее черная оспа напала! Набрать бы мне ведро ночной росы да окатить ее белую шею! Распроклятое ее личико — главная причина всех этих войн против меня. И пока я не отравлю мартовский снег, которым она умывается, не будет мне покоя от здешних рыцарей. Но — терпение! Где она сейчас обретается?
Фламберг. В замке Штейн, где уже третий день в ее честь такие пиры задают, что твердь небесная вот-вот рухнет, и уж не видно будет ни солнца, ни лупы, ни звезд. Бургграф, которому она дала отставку, горит жаждой мщения, и, если вы пошлете к нему гонца, я не сомневаюсь, что он вместе с вами пойдет на рейнграфа.
Граф фом Штраль. Ладно! Подайте лошадей, — еду. Я уж пообещал этой юной подстрекательнице, что, если она не перестанет поднимать на меня свое оружие, свое дерзкое личико, я ей подложу такую игрушечку, что ей вечно придется носить ее при себе в футляре. И пусть у меня правая рука отсохнет, если не сдержу слова. За мной, друзья!
Все уходят.
Явление четвертое
Хижина угольщика в горах. Ночь. Гроза с громом и молнией. Входят бургграф Оренбургский и Георг фон Вальдштеттен.
Фрейбург (кричит за сцену). Снимите ее с лошади!
Молния и удар грома.
Ну, рази себе куда хочешь, только не в набеленную мелом голову моей дражайшей невестушки Кунигунды фон Турнек.
Голос (из-за сцены). Эй, где вы?
Фрейбург. Здесь!
Георг. Случалось вам переживать подобную ночь?
Фрейбург. С неба такое льет, затопляя макушки деревьев и вершины гор, будто разразился второй всемирный потоп. Снимите ее с лошади.
Голос (из-за сцены). Она недвижима.
Другой голос. Лежит, как мертвая, у ног коня.
Фрейбург. А, притворство! Она это делает для того, чтобы не потерять своих фальшивых зубов. Скажите ей, что я бургграф Фрейбургский и сосчитал, сколько у нее во рту настоящих. Так-то! Тащите ее сюда.
Пояляется рыцарь Шауерман, неся на плечах фрейлейн Кунигунду фон Турнек.
Георг. Вон там хижина угольщика.
Явление пятое
Те же, рыцарь Шауерман с фрейлейн Кунигундой, рыцарь Вецлаф и всадники бургграфа. Два угольщика.
Фрейбург (стучась в хижину). Эй, эй!
Первый угольщик (изнутри). Кто стучит?
Фрейбург. Нечего спрашивать, бездельник, открывай.
Второй угольщик (изнутри). Ого! Придется подождать, пока я поверну ключ. Кто там, уж не сам ли император?
Фрейбург. Мерзавец! Если и не он, так тот, кто здесь правит. Вот сейчас обломаю с ближайшего сука скипетр, чтобы ты это на себе почувствовал.
Первый угольщик (выходит из хижины с фонарем в руке). Кто вы такие? Чего вам надо?
Фрейбург. Я рыцарь, а эта дама, которую несут на руках, тяжело больна и…
Шауерман (сзади). Убрать свет!
Вецлаф. Выбить у него из рук фонарь!
Фрейбург (отнимая у угольщика фонарь). Плут! Будешь ты тут светить?
Первый угольщик. Господа, по-моему, тут самый главный — я! Зачем вы забираете у меня фонарь?
Второй угольщик. Кто вы такие? Чего вам надо?
Фрейбург. Рыцари, хам ты несчастный, сказано тебе уже было!
Георг. Мы — странствующие рыцари, добрые люди, в пути нас застала непогода.
Фрейбург (перебивая). Воины мы, идем из Иерусалима к себе на родину. А эта дама, которую несут, закутанную с ног до головы в плащ, это…
Удар грома.
Первый угольщик. Ишь, хватило так, что небо разорвалось! Из Иерусалима, говорите?
Второй угольщик. У этого грома такой рык, что ни слова не расслышать.
Фрейбург. Да, из Иерусалима.
Второй угольщик. А особа женского пола, которую там несут…
Георг (указывая на бургграфа). Больная сестра этого господина, честные люди, ей надо…
Фрейбург (перебивая). Его сестра, прохвост, а моя супруга — тяжело больна, сам видишь, град и ливень чуть не убили ее, так что она ни слова вымолвить не может. Ей надо местечко в твоей хижине, пока не пройдет гроза и не наступит день.
Первый угольщик. Место в моей хижине?
Георг. Да, добрый угольщик. Пока не пройдет гроза и мы не сможем ехать дальше.
Второй угольщик. Клянусь душой, чего только не наговорили, а все ваши слова не стоят дыхания, с которым они из вас выходят.
Первый угольщик. Исаак!
Фрейбург. Ну, пустишь нас?
Первый угольщик. Я и собак императорских пустил бы, господа, если бы они выли у меня под дверью. Исаак! Бездельник! Оглох, что ли?
Мальчик (из хижины). Э, слышу! Чего там?
Второй угольщик. Расстели солому, бездельник, а поверх одеяло. Придет больная дамочка и ляжет в хижине. Слышишь?
Фрейбург. А кто там у тебя?
Первый угольщик. Да белобрысый мальчишка, десятилетний, помогает нам.
Фрейбург. Хорошо. Сюда, Шауерман. Здесь один узел развязался.
Шауерман. Где?
Фрейбург. Да ладно! Туда ее, в угол. На рассвете я тебя позову.
Шауерман уносит Кунигунду в хижину.
Явление шестое
Те же, без Шауермана и Кунигунды.
Фрейбург. Ну, Георг, и ударю же я теперь во все кимвалы радости: попалась она нам, попалась в наши руки эта Кунигунда фон Турнек! Не будь я окрещен именем моего отца, если даже за весь божий рай, о котором молился в детстве, отдам то наслаждение, что мне назавтра уготовано. — Почему ты раньше не приехал из Вальдштеттена?
Георг. Да ты меня раньше и не звал.
Фрейбург. Ох, Георг! Посмотрел бы ты на нее, как она гарцевала, точно в сказке, окруженная всеми здешними рыцарями, — ну прямо солнце среди планет! Только что не говорила она кремешкам на дороге, из которых искры вылетали: извольте таять, когда меня видите. Фалестра[13], царица амазонок, спускаясь с Кавказских гор просить Александра Великого, чтоб он ее поцеловал, не была божественнее и пленительнее.
Георг. Где ты ее захватил?
Фрейбург. На расстоянии пяти часов, Георг, пяти часов от Штейнбурга, где рейнграф давал ей целых три дня шумные празднества. Едва провожавшие ее рыцари отъехали, как я свалил ее двоюродного брата Изидора, что при ней оставался, на землю, вскочил с ней на вороного, да и был таков.
Георг. Макс, Макс! Что ты…
Фрейбург. Сейчас скажу, друг…
Георг. Для чего все эти чудовищные приготовления?
Фрейбург. Милый! Добрый! Чудный! Это мед Гиблы[14] для моей души, высохшей от жажды мести, как деревяшка. Зачем допускать, чтобы эта пустая оболочка высилась на пьедестале, подобно олимпийской богине, и отвлекала нас и нам подобных от христианского храма? Долой ее, в мусорную кучу, чем выше она красовалась — тем ниже падет, пусть все видят, что никакого божества в ней и не бывало.
