— Не-е, сегодня не такой большой праздник. Ты спрячь его на Пасху или на Миколу Вешнего.

Радость сбежала с ее лица, она опустила голову и, зябко ежась, пошла к камельку.

Джанга грустно посмотрел на нее, потом неожиданно встал с лавки и воскликнул:

— Эй, люди, а не устроить ли нам праздник?!

Праздник состоялся. Прокаженные сидели вокруг щедро растопленного огня, вволю ели вареную рыбу. На лицах светилась радость.

— С ума посходили! Столько зимы впереди… Ни дров, ни еды, а у них праздник! Думаете, общество пришлет? Как же!.. — ворчала Мергень, но она уже еле двигалась из-за огромного живота.

— Грех нам, прокаженным, о завтрашнем дне думать, — говорил Салбан.

— Да, Господь и нам иногда облегчение посылает, — сказала Кутуяхсыт и перекрестилась на образа.

— …Муччилла женился, — продолжала Анка. — Сын старого Сельтичана. Косой такой… Взял женщину худую, черную и дал за нее десять штук скота…

— Много дал, — значительно заметил Салбан. — Мой отец за Евмению восемь отдал.

— За кого? — не поняла Анка.

— Это меня так поп при венчании окрестил, — сказала Кутуяхсыт. — А Салбана — Тарасом!

Все дружно засмеялись.

— Вот видишь, Грегорей, — намеренно громко сказала Мергень, — а прокаженным мужикам барыш. За женщин не платят, даром пользуются…

Все как-то сразу замолчали. Смутился и Грегорей. Анка недоуменно перевела взгляд с Мергень на мужа.

— Давай ящик свой… — прошептал Джанга Бытерхай.

Она вскочила с места и бросилась в дальний угол.

— А помнишь, старуха, как я косил? — улыбался Салбан. — На нашем острове… Мой покос был самый широкий в окрестности. Соседи приходили к нам, завидовали, новости рассказывали…

В это время Бытерхай достала старый ящик, который оказался патефоном. Она быстро завела ручку и опустила головку на единственную треснутую пластинку. Раздался громкий женский голос на незнакомом языке, сопровождаемый оркестром.

Салбан вздрогнул от неожиданности и перекрестился беспалой рукой.

— Шайтан, прости Господи, — пробормотал он.

— Давайте танцевать! — радостно воскликнул Джанга, хватая Кутуяхсыт.

К ним присоединилась Бытерхай.

Странный ритм якутского танца и близко не совпадал с протяжным ритмом оперной арии, но это не мешало якутам. Вскочил и Грегорей, потянув за собой Анку. Она танцевала, но уже не было радости на ее лице.

На рассвете нечеловеческий крик разорвал тишину юрты.

Грегорей испуганно схватил Анку за руку:

— Это что такое?!

Другие тоже подняли головы.

Стоны, полные силы, перемежаемые животными криками, понеслись из угла Мергень.

— Анка, ты поди к ней! — проговорил дрожащим голосом Грегорей.

Анка поспешно оделась и принялась разжигать почти погасший за ночь огонь.

— Эй, Джанга, скорее согрей воды в котле! — торопливо сказала Анка и исчезла в темном углу.

Закричал ребенок. Стихла Мергень.

— Парень или девка? — спросил Джанга, растапливая лед. Встала Бытерхай.

— Парень! Твой, что ли? — с надеждой спросила Анка из темноты.

— Лучше, что парень, — будет работник, — сказал Джанга.

Анка обмыла новорожденного, поливая его изо рта водою.

— Анка… иди сюда! — тихо позвала Мергень. — Парень! — сказала она, когда подошла Анка. — Понеси, покажи ему. Ему теперь даже не любопытно! Не взглянет даже… Конечно, ты теперь у него молодая, свежая… Не верь ему, Анка! Никому не верь! Себе только! Одному себе человек добра желает…

Грегорей лежал и безучастно смотрел в потолок. Анка пеленала ребенка.

— …Был у меня любимый муж… Взял меня молоденькую, холеную. Уж как я его любила, работала на него, старалась… Да детей Бог не дал! Чем же я виновата?! Ведь Бог не давал… А он возненавидел меня… Нашел себе другую, а меня стал бить, голодом морить… А потом отвез сюда, откуда не возвращаются, связал и бросил… Боялся, что родственники заступятся, потребуют свой скот. — Мергень заплакала.

— Джанга! Сходи в амбар, принеси лучшую рыбу. Надо поблагодарить за новое дыхание…

— По правде, так должен бы Грегорей идти, — проворчал Джанга и вышел.

— Подержи-ка. — Анка передала ребенка Бытерхай и пошла в свой угол. Там, не глядя на мужа, она достала турсучок, в котором был припрятан кусочек масла, и растопила его на огне.

— Ух! Холод какой, — сказал, входя, Джанга. — Снег метет, чьи-то грехи заметает!

— Почтенный рыжебородый старик, Господин Огонь наш! Покровитель скота! Защитник детей наших! Прими ласковым сердцем нашу убогую чистосердечную жертву и в будущем не оставь нас милостью своей, посылай нам скот многий и пестрый, мохнатых жеребят, мальчиков тугопальцых, способных натягивать лук, и румяных девушек с молочными грудями, — молилась Анка, бросая в огонь куски жирной рыбы. Бытерхай сидела рядом, держа ребенка на коленях.

— Всю рыбу ему отдали… Всю рыбу… — жалобно проговорил Салбан, но жена быстро заткнула ему рот обернутой в тряпки рукою:

— Не греши, старик, не болтай зря!

— Зачем нам мохнатые жеребята… — не унимался старик.

— На, пей, женщина. — Анка поднесла к губам Мергень растопленное в блюдечке масло.

Та, не открывая глаз, стала жадно глотать возбуждающий ароматный напиток. Затем открыла глаза и увидела Анку.

— Уйди! — глухо сказала она и оттолкнула Анкину руку.

Анка взяла у Бытерхай младенца и села на лавку у окна. По щеке потекла слеза.

Горел огонь. Бытерхай забралась под одеяло, где уже лежал Джанга.

Грегорей полежал немножко и выглянул из-за перегородки.

— Анка! — тихо позвал он.

Анка спала, держа на коленях ребенка. Нежная улыбка светилась на ее медном лице.

— Если по-человечески есть, так еды осталось на два дня, — торжественно объявил Джанга, впуская за собой струи морозного воздуха.

— Крохи остались, — подтвердила Анка, входя следом.

— Как на два дня? — удивился Грегорей.

— А зиме и конца не видно… — прокряхтела Кутуяхсыт.

— Может, общество пошлет что-нибудь до распутицы, — предположил Салбан.

— Не пошлет! У самих амбары пусты, — уверенно сказала Анка.

— Как же порешим, люди? — спросил Джанга.

— Будем ждать… Надо готовиться! — решительно сказал Грегорей, но голос его вдруг изменился. Последняя фраза прозвучала глухо, и он осекся, прислушиваясь к себе.

— Уже в горло к тебе пробралась! — зло сказала Мергень. — Не ждет она, Грегорей, сама берет, когда захочет…

Грегорей повернулся, подошел к постели и лег, с головой накрывшись одеялом.

— Грегорей, — позвал Джанга. — Ведь решили ждать! А если готовиться, так дрова надо в юрту носить!..

Грегорей молчал.

— Пойдем, Джанга. Оставь его… — попросила Анка.

Анка с Джангой носили в юрту дрова. Мергень бесстрастно наблюдала за ними. Ребенок лежал рядом.

— Помогла бы нам! Здорова же! — не выдержал Джанга.

— Бытерхай свою позови. Она тоже здорова! — отрезала Мергень.

— Дитя она еще слабое.

— Знаем… Как работать — дитя, а что ты там по ночам с ней выделываешь, того никто не знает…

— И не стыдно тебе, женщина? — опешил Джанга.

— Стыдно?! — вдруг закричала Мергень. — Мне стыдно?! Хочешь сказать, что ты хороший?! Хочешь знать, кто хороший, дурак ты безмозглый?!. Хороший — это здоровый! Это богатый, сильный! Хороший просить не станет, он сам возьмет! Не так, как вы, проклятая проказа! Вот я — хорошая! Я не болею. Бог не отметил меня, как вас, грешников! Изводить вас надо, а не помогать, — закончила она, обращаясь ко всем, кто был в юрте, потому что Джанга давно ушел.

— Знаешь, Анка, — говорил Джанга, помогая ей поднять бревно, — к князю тебе надо. Пожалуйся, что скот у тебя незаконно отняли. Пропадем мы без скота… Когда человек один, не за что ему ухватиться. А тогда и сено косить надо, и ухаживать. Мы с Грегореем ловко еще могли бы косить… Ты не смотри, что ноги у меня больные! — бодро сказал он, расправив плечи.