«Каждый читатель может по пальцам сосчитать, что противодействует у нас закону ценности: монополия внешней торговли, социалистический протекционизм, жесткий план импорта, строящийся в интересах индустриализации страны, неэквивалентный обмен с частным хозяйством, обеспечивающий накопление для государственного хозяйства в архинеблагоприятных условиях низкой техники государственного хозяйства. Но все это в целом, на базе единого государственного хозяйства пролетариата, и есть внешние инструменты, внешние проявления закона первоначального социалистического накопления» (Преображенский Е. Экономические заметки. III. О пользе теоретического изучения советского хозяйства//Большевик: Политико-экономический двухнедельник ЦК ВКП. 1926, № 15–16, с. 76.).
Эта теория была ошибочной в двух главных аспектах:
1) Фундаментальным заблуждением было считать, что рост промышленности сам по себе отвечает потребностям и классовым интересами пролетариата. Социализм не мог автоматически возникнуть в ходе «социалистического» накопления, которое в действительности являлось капиталистическим, так как было основано на извлечении прибавочной стоимости и ее превращении в новый капитал. Промышленность, государственная или нет, — это не то же самое, что рабочий класс. Напротив, промышленный рост в рамках отношений наемного труда предполагает усиление эксплуатации пролетариата. Отождествляя интересы промышленности с интересами пролетариата, Троцкий следовал той же логике, что и во время «дискуссии о профсоюзах» в 1921 г., когда он ставил знак равенства между переходным государством и рабочим классом. Подобная логика отказывала пролетариату в праве защищать свои непосредственные интересы, если они шли вразрез с потребностями развития «социалистического сектора». В 1930-х гг. итальянская левая фракция смогла показать принципиальные опасности, которые несет в себе такой подход. Хотя вслед за Троцким итальянские левые питали некоторые иллюзии в отношении «коллективизированного» сектора экономики как некой гарантии пролетарского характера Советского государства, они вовсе не разделяли его энтузиазма по поводу индустриализации как таковой. Они настаивали на том, что прогресс на пути к социализму измеряется не ростом постоянного капитала, а тем, в какой степени производство направлено на удовлетворение непосредственных материальных потребностей пролетариата (приоритет производства потребительских благ над производством средств производства, сокращение рабочего дня и т. д.). Развивая этот аргумент, можно сказать, что продвижение к социализму требует полного отказа от логики накопления капитала.
2) Если допускалось, что Россия с её крестьянским большинством способна решительно шагать к социализму, то возникал вопрос: какая роль отводится мировой революции? В то время как на самом деле без мировой революции невозможно было даже политическое выживание пролетарской диктатуры в России, в теории «первоначального социалистического накопления» она оказывалась фактически всего лишь средством, позволяющим ускорить процесс социалистического строительства, уже идущий в рамках отдельной страны. В некоторых своих работах Преображенский вплотную приблизился к опасной черте, за которой идея мировой революции теряла свой первоначальный смысл. Не удивительно, что он поддался сталинской «левой» демагогии после поворота к форсированной индустриализации в конце 1920-х, когда казалось, что аппарат реализует экономическую программу оппозиции.
Таким образом, вовсе не случаен тот факт, что оппозиционеры, группировавшиеся вокруг Троцкого, не смогли сразу понять всю глубину контрреволюционности, содержавшейся в сталинской теории «социализма в одной стране».
1925–1927 гг.: последний бой оппозиции
Первое открытое выступление против доктрины «социализма в одной стране» последовало с неожиданной стороны — Сталина подверг критике его бывший союзник Зиновьев. В 1925 г. распался «триумвират» Сталина, Каменева и Зиновьева, которых объединяла единственная цель — борьба с «троцкизмом». Как признавал впоследствии Зиновьев, легенда о «троцкизме» была изобретена аппаратом для того, чтобы укрепить господствующие позиции «триумвиров» в партийной иерархии, оттеснив Льва Троцкого, человека, который после смерти Ленина олицетворял дух Октября. Как мы видели в предыдущей статье, первое выступление левой оппозиции захлебнулось после того, как против нее были выдвинуты обвинения во «фракционной деятельности», на которые она, сохраняя лояльность решению X Съезда о запрете фракций, не могла ничего ответить. Оказавшись перед выбором: переход к нелегальной деятельности (что сделала, например, группа Мясникова) или отказ от каких-либо организованных действий внутри партии — оппозиционеры, группировавшиеся вокруг Троцкого, выбрали последнее. Но по мере того, как контрреволюционная политика аппарата набирала обороты, большевикам, сохранявшим — пусть даже в слабой степени — верность исходным принципам интернационализма, не оставалось ничего другого, как открыто стать на оппозиционный путь. Поэтому не случайно появление в 1925 г. новой оппозиции, на этот раз возглавляемой Зиновьевым.
Внезапный поворот Зиновьева влево объяснялся, помимо прочего, и его личными соображениями: стремлением сохранить свои позиции в руководстве партии и контроль над партийной машиной Ленинграда. Естественно, Троцкий (в 1925–1926 гг. его участие в политической жизни было весьма ограниченным) поначалу с большим подозрением смотрел на новую оппозицию. Он сохранял нейтралитет в первых стычках сталинцев и зиновьевцев, в частности на XIV съезде партии, когда последние признали, что их нападки на «троцкизм» были ошибкой. Как бы то ни было, в своей критике Сталина Зиновьев ясно выразил базовые элементы пролетарской позиции: как уже говорилось, он раньше Троцкого выступил против теории «социализма в одной стране» и начал говорить об угрозе государственного капитализма. Контроль бюрократии над партией и над всем рабочим классом усиливался, и необходимость объединения усилий всех оппозиционных групп становилась все более насущной — особенно после того, как обнаружились катастрофические результаты внешней политики сталинизма.
В апреле 1926 г., несмотря на опасения, Троцкий и его сторонники объединились с зиновьевцами в рамках «объединенной оппозиции». Первоначально она включала также группу «Демократического централизма», возглавляемую Т. Сапроновым («децистов»). Более того, Троцкий писал, что «инициатива объединения принадлежала ДЦ. Первые совещания с зиновьевцами происходили под председательством тов. Сапронова» («Наши разногласия с ДЦ (Группа 15-ти)», 11 ноября 1928 г.//Троцкий Л. Д. Письма из ссылки. 1928. М., 1995. С. 228). Однако в том же 1926 г. «децисты» были исключены из «объединенной оппозиции», предположительно за призыв к созданию новой партии (хотя в их платформе 1927 г., о которой речь пойдет ниже, такого призыва не содержалось).[31]
Несмотря на формальное неприятие фракционности, оппозиция 1926 г. была вынуждена действовать как самостоятельная организация — с подпольными собраниями, курьерами и ответственными за безопасность. В то же время, в отличие от оппозиции 1923 г., «объединенная оппозиция» предприняла более решительную попытку донести свои взгляды до рядовых членов партии, не ограничиваясь обращениями к партийному руководству. Однако каждый раз, когда оппозиция была близка к созданию настоящей фракции, партийный аппарате удвоенной силой обрушивал на нее интриги, клевету и чистки. Первая волна репрессий пришлась налете 1926 г., когда сталинские агенты донесли о собрании оппозиции, состоявшемся в подмосковном лесу. В ответ оппозиция продолжила критику внутренней и внешней политики режима, обратившись к массе рядовых партийцев. В сентябре и октябре того же года по всей стране представители оппозиции выступали на собраниях производственных ячеек партии. Так, на московском заводе «Авиаприбор» состоялся знаменитый митинг с участием Троцкого, Зиновьева, Пятакова, Радека, Смилги и Сапронова, которые защищали взгляды оппозиции в атмосфере провокаций и оскорблений со стороны агентов аппарата. На это аппарат ответил ужесточением репрессий. Благодаря действиям сталинистов ведущие оппозиционеры стали терять ключевые посты в партии. В адрес оппозиции послышались открытые угрозы исключения из партии и даже физической расправы.
