«Мы не стоим на точке зрения „строительства социализма под руководством организаторов трестов“. Мы стоим на точке зрения строительства пролетарского социализма — классовым творчеством самих рабочих, не по указке „капитанов промышленности“. […] Ставя вопрос таким образом мы исходим из доверия к классовому инстинкту, к классовой самодеятельности пролетариата. Иначе и невозможно его ставить. Если сам пролетариат не сумеет создать необходимые предпосылки для социалистической организации труда, — никто за него это не сделает и никто его к этому не принудит. Палка, поднятая над рабочими, будет находиться в руках такой общественной силы, которая или находится под влиянием другого общественного класса, или должна подпасть под его влияние. Если эта палка будет в руках советской власти, то советская власть вынуждена будет опереться против рабочих на другой класс (напр[имер], крестьянство), и этим она погубит себя как диктатуру пролетариата. Социализм и социалистическая организация труда будут построены самим пролетариатом, или они не будут вовсе построены, а будет построено нечто иное — государственный капитализм» («Строительство социализма»//Коммунист, № 2, 27 апреля 1918 г., с. 5–6.).

Чтобы противостоять этой угрозе, левые коммунисты ратовали за рабочий контроль над производством путем создания системы фабзавкомов и «советов народного хозяйства». Себя самих они рассматривали как «ответственную пролетарскую оппозицию» внутри РКП, призванную воспрепятствовать «уклонению» партии и советского режима «на гибельный путь мелкобуржуазной политики» («Тезисы о текущем моменте», с. 9).

Опасность, о которой предупреждали левые, не ограничивалась лишь экономической сферой — она должна была проявиться и в области политики. Предостерегая против попыток навязать трудовую дисциплину пролетариату сверху, «левые коммунисты» писали:

«С политикой управления предприятиями на принципе широкого участия капиталистов и полубюрократической централизации естественно соединяется рабочая политика, направленная на водворение среди рабочих дисциплины под флагом „самодисциплины“, введение трудовой повинности для рабочих (соответствующий проект предлагался правыми большевиками), сдельной платы, удлинения рабочего дня и т. п.

Форма государственного управления должна развиваться в сторону бюрократической централизации, господства различных комиссаров, лишения местных советов самостоятельности и фактического отказа от типа управляющегося с низов „государства-коммуны“» («Тезисы о текущем моменте», с. 8).

Защита журналом «Коммунист» фабзавкомов, советов, самодеятельности рабочего класса была важна не потому, что заключала в себе рецепт решения хозяйственных проблем, с которыми сталкивалась Россия; не была она ориентирована и на немедленное построение коммунизма; левые четко заявляли, что «социализм не может быть построен в одной стране, особенно в такой отсталой» (Цит. по: Schapiro L. The Origins of the Communist Autocracy, p. 137). Речь шла о сохранении политического господства российского рабочего класса, которое подрывалось государством, навязывавшим работникам трудовую дисциплину и включавшим независимые органы пролетариата в структуру государственного аппарата. Как неоднократно подчеркивало ИКТ,[17] политическая власть класса является единственной подлинной гарантией победоносного исхода революции. И эту политическую власть могут осуществлять лишь массовые органы класса, его комитеты, общие собрания трудовых коллективов, советы, ополчение. Ослабляя значение подобных органов, политика большевистского руководства создавала серьезную угрозу для самой революции. Признаки этой опасности, которые так ясно увидели «левые коммунисты» в первые месяцы революции, еще более выявились в период Гражданской войны. Именно в то время во многом определилась последующая судьба революции в России.

Опыт Гражданской войны в России (1918–1920 гг.) показал, с какими огромными опасностями обречен столкнуться пролетарский бастион, оставшийся без непосредственной поддержки со стороны армий мировой революции. Поскольку революции не удалось распространиться за пределы России, российский пролетариат вынужден был практически в одиночку отражать атаки белой контрреволюции и ее империалистических союзников. В военной сфере российские рабочие одержали победу. Но политически пролетариат вышел из войны поредевшим, ослабленным, разобщенным и более или менее утратившим реальный контроль над Советским государством. Изо всех сил стремясь одержать верх в боевых действиях, большевики все более милитаризировали общественную и хозяйственную жизнь, что способствовало прогрессирующему упадку политического влияния рабочего класса. Концентрация реальной власти на высших уровнях государственной машины позволяла эффективно и беспощадно вести войну, но ослабляла реальное средоточие революции — органы массовой самоорганизации рабочего класса. Произошедшая в этот период бюрократизация советского режима стала необратимой, когда после 1921 года мировая революция пошла на спад.

С началом военных конфликтов в 1918 году большевистская партия сплотила свои ряды, ибо каждый сознавал необходимость единства действий перед лицом опасности извне. Группа вокруг журнала «Коммунист», издание которого прекратилось после суровой критики со стороны партийного руководства, распалась, а ее участники в условиях Гражданской войны пошли двумя разными путями.

Первая тенденция, представленная Бухариным и Радеком, с энтузиазмом поддержала экономические мероприятия, продиктованные военными нуждами. В их понимании широкомасштабные национализации, подавление товарно-денежных отношений и реквизиции у крестьянства, то есть меры так называемого «военного коммунизма», представляли собой разрыв с прежним «государственным капитализмом» и важный шаг вперед к действительно коммунистическим производственным отношениям. Бухарин даже написал книгу «Экономика переходного периода», где доказывал, что дезинтеграция экономики и даже принудительный труд знаменуют неизбежный этап движения к коммунизму. Он пытался «теоретически» обосновать тезис о «военном коммунизме» (который стал результатом серии чрезвычайных мер, вызванных отчаянным положением страны) как системе, эволюционирующей в направлении полного и настоящего коммунизма. Бывшие левые коммунисты вроде Бухарина оказались вполне готовы к тому, чтобы отказаться от своей прежней критики «единого руководства» и трудовой дисциплины, поскольку, по их мнению, Советское государство уже не пыталось заключить компромисс с капиталом внутри страны, а решительно выступало как орган коммунистических преобразований. В «Экономике переходного периода» Бухарин доказывал, что упрочение Советского государства и все больший охват этим государством общественной и экономической жизни являются решающим шагом на пути к коммунизму:

«„Огосударствление“ профессиональных союзов и фактическое огосударствление всех массовых организаций пролетариата вытекают из самой внутренней логики трансформационного процесса. Мельчайшие ячейки рабочего аппарата должны превратиться в носителей общеорганизационного процесса, планомерно направляемого и руководимого коллективным разумом рабочего класса, получающим свое материальное воплощение в высшей и всеобъемлющей организации, его государственном аппарате. Так система государственного капитализма диалектически превращается в свою собственную противоположность — в государственную формулировку рабочего социализма» (Бухарин Н. И. Избранные произведения. М., 1990, с. 137).

Подобными идеями Бухарин «диалектически» опровергал марксистский тезис о том, что движение к коммунистическому обществу будет сопровождаться постепенным ослаблением, «отмиранием» государственного аппарата. Бухарин еще оставался революционером, когда писал «Экономику переходного периода», однако между его теорией этатистского «коммунизма» в рамках одного государства и сталинской теорией «социализма в одной стране», безусловно, существует преемственность.