— Когда вы в последний раз, — спросил длиннолицый молодой врач, когда Голд почувствовал, что больше ни мгновения не может выносить эту ужасающую атмосферу, — принимали ванну?

Голд распрямился из непотребной стойки на локтях и коленях, принятой им несколько минут назад по распоряжению молодого врача, натянул трусы, слез со смотрового столика, запрыгнул в брюки и без стука вошел в просторный темный кабинет доктора Мюррея Уэйнрока.

— Это ты ему сказал, чтобы он спросил?

— Что?

— Когда я в последний раз принимал ванну.

— Неплохая шутка, — Уэйнрок беззвучно рассмеялся, словно сохраняя энергию для более конструктивного использования где-нибудь в другом месте. — Я знал, что у него светлая голова.

— Бога ради, Мерши, — взмолился Голд, — ну скажи мне, когда ты, сучий сын, находишь время заряжать всех на эти идиотские шутки? Что там дальше?

Дальше Уэйнрок послал его к Люсиль на анализы. Черная красавица, казалось, пребывала сегодня не в духе.

— Снова вы волочились за женой доктора? — пробормотала она с убийственной ухмылкой.

Прежде чем Голд успел дать отрицательный ответ, в дверь просунула голову молодая девушка и провозгласила:

— У него в моче очень высокое содержание сахара!

Голд, заглянув через плечо Люсиль, увидел, как она записала: «Сахар в норме».

— У вас, по данным анализа, высокое содержание холестерина в крови. — В истории болезни она записала: «Холестерин в норме». Люсиль с ухмылкой поднялась со стула и искоса бросила на него взгляд, полный убийственной ненависти. — Так-так, — сказала она, — кажется, я примочила еще одного.

— Кого это еще одного?

— Еще одного еврея. Идите-ка туда, я сделаю вам кардиограмму. Снимайте-ка рубашку, пока я не разрезала ее скальпелем. Забирайтесь на эту лежанку и кладите сюда свои кости, а то я сама вас туда заброшу и оглушу, чтобы лежали тихо. Я хотела сказать, ложите свои кости.

— Вы хотели сказать кладите, Люсиль. По-английски вы говорите лучше меня.

— Вы мне тут зубы не заговаривайте. Опять вы оттрахали докторскую жену, да? — Не прекращая говорить, она закрепляла на нем электроды. — Знаю, знаю, так что не врите.

— Да бросьте вы это, Люсиль! Вы же образованная женщина, а не клоун какой.

— Ах вы трахарь беложопый, вы мне не вешайте эту лапшу на уши. Я видела — в вашей моче полно этих паршивеньких гормонов. Лежите тихо, а то я всажу вам нож в грудь. Ого! Вот это да. У вас был инфаркт?

— Нет, — сказал Голд, вздрогнув.

— Хватит врать. У вас был инфаркт, и вы обращались к другому доктору, что, нет?

— Не обращался я ни к кому.

— Вы уверены?

— А в чем дело?

— А ну, лежите тихо, ублюдок. Лежите и не шевелитесь, а то я вам горло перережу. Если не инфаркт, то удар у вас точно был, ведь так? И вы обращались к другому доктору, да?

— Что за ерунду вы несете? — закричал Голд.

— Вы сами посмотрите на эти чертовы кривые. — Не менее взволнованным голосом в свою очередь вскричала медицинская сестра доктора Уэйнрока. — И вы мне говорите, что у вас никогда не было инфаркта? Или удара?

В кабинет вошел встревоженный Мерши Уэйнрок.

— Что здесь происходит?

— Вот, не хочет лежать спокойно. Все ему надо смотреть на эти кривые. Ему все кажется, что у него был инфаркт или удар.

Врачебная этика Уэйнрока представляла собой смесь увещеваний и лести.

— Ну-ну, Брюси, прекрати ты вести себя, как ребенок. Давай закончим обследование, узнаем, что там с тобой. Теперь, когда ты становишься такой важной персоной, я хочу быть уверенным, что ты здоров.

— А чем ты занимался все эти годы, пока я не был важной персоной? — бросил ему упрек Голд, когда полностью оделся и вернулся в его кабинет. — Тогда ты не был уверен?

— Слушай, у меня совсем нет времени. Ты же видишь, как я занят.

— А если бы я и вправду был болен?

— Тогда я бы тебя не взял, Брюс. — откровенно ответил доктор Уэйнрок. — Понимаешь, я никогда не беру пациентов, которым действительно нужна помощь. Мне совсем не нравится быть среди больных. Дай-ка я посмотрю. — Он замолчал, внимательно изучая данные обследования Голда. — Хоть мне и очень не хочется это признавать, я должен согласиться с диагнозом, который поставил тебе этот бездельник, мой младший братец. Крап утверждает, что ты хер моржовый.

— То же самое говорит он мне о тебе.

— Когда он говорит обо мне, он имеет в виду только мои реакционные политические взгляды и узколобость.

— Слушай, а смогу я…

— Ты сможешь снести тернии власти и агонию власти и легко выдержишь бремя служения обществу. У тебя повышено содержание холестерина и мочевой кислоты, но это не опасно. У тебя избыток азота в крови, но меня это не беспокоит, главным образом потому, что это твоя кровь, а не моя. Опухоли на твоих легких, судя по рентгеновскому снимку, у тебя нет. Простата у тебя слегка увеличена, но у меня она тоже увеличена. А по твоей кардиограмме я вижу, — он с упреком поднял на него глаза, — что ты по-прежнему потрахиваешь мою жену.

— Меня к ней так тянет — я просто не могу удержаться, доктор.

— Короче, ты со здоровой, нормальной скоростью прямо на глазах превращаешься в развалину. Как дела дома?

— Отлично. — Голд почувствовал облегчение. — С Белл все в порядке, у меня прекрасные отношения с моим старшим — Ноем…

— Ной? — спросил Мерш Уэйнрок, вздрогнув.

— Да, это мой старший, и…

— Зачем ты дал парню такое ужасное имя, Брюс?

— Что? — Голд насторожился, он не мог поверить, что правильно понял Уэйнрока.

— Просто ужасное.

Голд, прежде чем ответить, долго и внимательно разглядывал крупное, совиное лицо доктора.

— Мы так не считаем. Мы назвали его так в честь моего тестя.

— Это даже не еврейское имя.

— Не еврейское?

— Конечно нет. Ной был до Авраама, а Авраам был прародителем евреев. Ной был пьяницей. С какой это стати называть своего ребенка в честь пьяницы-гоя?

— Он ничуть не против, — отрезал Голд. — Не суй свой нос в чужие дела.

— А вот и против.

— Откуда ты знаешь?

— А ты откуда знаешь?

— Мерш, — с волнением взмолился вдруг Голд, — может быть, ты сможешь мне помочь. Нет ли во мне, может быть, в моей конституции, чего-то такого, что вызывает в людях желание посмеяться надо мной? Нет ли во мне чего-то, что провоцирует других на шутки. Может быть я как-то так устроен, что всем вокруг смешно?

Уэйнрок откинулся назад, сплел пальцы на животе, опустил веки и сделал умное лицо.

— К сожалению, Брюс, что-то такое в тебе есть.

— Что?

— Не знаю.

Наступил миг прощания. При виде Голда, который вернулся домой с таким выражением на окаменевшем лице, будто он недавно пережил страшную трагедию, Белл на мгновение стала пепельно-серой.

— Со мной все в порядке, — слабым голосом заверил он ее. — Мне нужно быть очень осторожным с едой. Что у нас на обед?

— Телячья печень и бекон с грибами, картофельным пюре и луком-соте.

— Звучит неплохо, — сказал Голд. — Но только не телячья печень. Мне нужно думать о холестерине.

— А в беконе есть холестерин?

— Там есть жир. Мне о весе тоже нужно думать. Пожалуй, мне и грибы нельзя. У меня с мочевой кислотой не очень хорошо.

— Ты что, болен? — Белл со скрытой тревогой разглядывала его.

— Нет, я абсолютно здоров. Мне нужно еще и за кровяным давлением следить.

— Как ты собираешься это делать?

— Он не сказал. Наверно, потреблять меньше соли.

— Мне кажется, — сказала Белл, — что тебе было бы гораздо лучше, если бы ты заболел. Тогда бы тебе не нужно было столько за всем следить.

Голду не понравился ее тон, но он, тем не менее, положил на место банковские книжки и решил пожить с ней еще немного.

ГОЛД обнаружил в себе огромное нежелание признавать, что чем меньше оставалось времени до его женитьбы на Андреа и назначения на должность государственного секретаря, тем большие сомнения испытывал он в своем стремлении к тому и другому. Андреа никогда не помогала ему мыть посуду. С каждым днем он все больше убеждался, что она совсем не так легко, как он на то надеялся, поддается его влиянию, а в ее характере обнаруживались острые углы, о которые должны были разбиться даже самые благие его намерения изменить ее в лучшую сторону. Наблюдая, как Андреа ведет себя со своим отцом, он понял, что она принадлежит к тому типу людей, которые никогда не делают того, чего не хотят, но всегда преуспевают в том, что делают. Пока что она была неизменно уступчива и любезна, хотя и не без скрытого внутреннего сопротивления, которое нередко порождало в нем тоскливое чувство безнадежности. Постельные дела с Белл давно стали для него житейской прозой. Постельные дела с Андреа теперь тоже были житейской прозой, хотя с ней спектр экспериментирования был безгранично шире. Обо всем, что касалось этой области, она говорила со знанием дела и естественной прямотой, что нередко просто шокировало Голда, и соглашалась на любые его предложения, которые он делал просто шутки ради, не имея не малейшего желания воплощать их в жизнь.