Его телефонный звонок Крапу Уэйнроку с просьбой вернуть все или часть денег, которые тот ему задолжал, был встречен с большей, чем он ожидал, теплотой.

— Да ради Бога. Столько, сколько тебе надо, — повторил Уэйнрок в своем выставочном зале, не спуская глаз с Голда, и в голосе его слышался насмешливый отзвук неприязненной снисходительности и фамильярности. — Так сколько я тебе должен? Полторы тысячи?

— Тысячу сто.

— Пусть будет две тысячи, — великодушно сказал Крап Уэйнрок. — Я люблю работать с круглыми цифрами. Как тебе здесь нравится?

Сужающиеся стены выставочного зала естественным образом вели посетителей к отделанной со скупой элегантностью комнате для переговоров; дальше сквозь стекло открывался вид на оранжевого цвета помещение с четырьмя ручными ткацкими станками, за которыми хорошенькие девушки-художницы делали новые рисунки материи для фабрики Крапа в Род-Айленде. На Голда увиденное произвело впечатление.

— Как у тебя дела? Хорошо?

— Отлично, — ответил Уэйнрок. — Если бы приток денег был побольше, то я, может быть, сумел бы закрыться, получив на руки больше миллиона чистыми.

— Это что еще значит? — спросил Голд, не имевший ни малейшего представления о бизнесе.

— У меня ужасные неприятности, — сказал Уэйнрок. — У меня краткосрочные кредитные обязательства, по которым я должен платить, а я никогда в жизни понятия не имел, что такое обязательства. Может быть, мне придется привлекать новых партнеров или распродать все по дешевке. Тысяча долларов мне была бы очень кстати для новой зимней одежды, но тебя это не касается. Тебе я верну все деньги, что ты просишь. Ты в какой вилке налогообложения?

— А твое какое дело? — При этом таинственном вопросе Голду в голову впервые закралось отвратительное подозрение, что его ждет разочарование.

— Я должен знать, сколько списать на тебя в бухгалтерском отчете компании. — Дружеское расположение Уэйнрока ничуть не изменилось. — Мы можем списать сколько хочешь, если ты сможешь переварить эту сумму.

— К чему это ты клонишь?

— Я собираюсь залезть в крупный долг, — сказал Уэйнрок, — и все ради тебя. И в то же время я оказываю многим моим старым друзьям услугу. Называй цифру. Не стесняйся, говори, сколько хочешь. Я собираюсь обанкротиться. Тысячу? Десять тысяч? Миллион? Десять миллионов? Говори. Я буду таким щедрым, каким ты пожелаешь.

— Крап, ты к чему это клонишь?

— Ты что, еще не понял? Я тебе объясню за ланчем, но только если ты позволишь мне заплатить за него. Здесь есть молочный ресторан за углом, иногда там неплохо кормят. Я начну, — сказал он коренастой пожилой официантке, которая дала им меню, — со стакана кислого молока.

— У нас нет кислого молока, — сказала официантка. — У нас все только свежее.

— Позовите сюда Лупевица.

— Это не его столик.

— Янкель, — громко позвал Уэйнрок тощего, неповоротливого на вид официанта, стоявшего с похоронным видом у стены с другой стороны. — Она не дает мне кислого молока. Его нет в меню.

— Конечно, нет, — сказал Лупевиц с удрученным видом разочарованного философа школы Шопенгауэра. — Я им говорил меню, но это бесполезно. Я вам принесу ваше молоко.

— И еще принеси, — прокричал Крап Уэйнрок, — стакан процеженного борща, большую порцию овощного салата и творог с черносливом, но только если чернослив свежий, орегонский. — Официант отрицательно покачал головой. — Тогда скажи им, пусть сверху, вместо чернослива, положат свежую инжирину. И принеси мне черный хлеб, только чтобы было побольше корочек. Я собираюсь обанкротиться, а тебя сделаю кредитором, — объяснил он Голду нормальным голосом. — Если у тебя тридцатипроцентная вилка, я могу списать на тебя тысяч пять убытку, и ты останешься при своих. Если хочешь, чтобы было больше, сделаем больше. Хочешь миллион, сделаем миллион. Но наши цифры должны совпадать, чтобы ты мог показать эту сумму как необлагаемую налогом.

Голд мрачно жевал свою селедку.

— Это крапленые карты, Крап.

— Крапленые.

— И как же эта система работает?

— Я тебе дам несколько простых векселей, оформленных задним числом. Заполни их на любую сумму. Когда правительственные аудиторы спросят тебя, почему ты одолжил мне миллион наличными, а не чеком, ты им скажешь, что твоя жена меня не любит, и ты не хотел, чтобы она узнала, что ты мне помогаешь. Если тебя спросят, где ты взял наличные, скажешь, что ты всегда держишь немного в матрасе или в личном сейфе на тот случай, если банки снова обанкротятся.

— Миллион долларов?

— Это же твои деньги.

— А где я их взял?

— Отвечай им уклончиво. Но до этого, может, и не дойдет. Я уже проделывал такие штуки раньше. Это один из способов, которым я пользуюсь, чтобы поддерживать свою репутацию в отрасли на высоком уровне. Я регулярно объявляю себя банкротом.

— А что будет, если мне не поверят?

— Сядешь в тюрьму.

— Сяду в тюрьму?

— Но это только одна сторона медали, — ответил Уэйнрок с жизнерадостной улыбкой, обильно намазывая маслом горбушку черного хлеба. — А другую ты увидишь в апреле следующего года, когда правительство вернет тебе подоходный налог с этой суммы.

— В апреле следующего года? — воскликнул Голд, и его конвульсивно накренило вперед. — Крап, мне нужны эти деньги сейчас, на поездку в Мексику.

— Я бы тоже не прочь съездить в Мексику, — сказал Уэйнрок. — А еще я бы прикупил себе новую зимнюю одежду. Ты мне не одолжишь еще тысячу на нормальное пальто и костюм?

— Крап, ты и правда обанкротишься?

— У меня нет другого выхода, — сказал Уэйнрок с жалкой ухмылкой, при виде которой сама мысль о том, что он стал объектом беспардонного издевательства со стороны человека, стоящего ниже него, показалась Голду кощунственной, — если ты настаиваешь на том, чтобы я вернул тебе эти одиннадцать сотен.

Голд обиделся на такую несправедливость и сказал:

— Я что, твой единственный кредитор?

— Ты единственный, кто на меня давит.

— Я на тебя давлю? — возмутился Голд. — Ах, ты хер сраный… да я тебе звоню раз в три года. И это называется давить?

— Но ты никогда не звонишь, чтобы купить что-нибудь, а? — отшутился Крап.

— Уэйнрок, — прогудел мрачный официант. — Пожалуйста, скажите джентльмену, что подобный язык у нас запрещен.

— Он этого не знает, Янкель, — сокрушенно сказал Уэйнрок. — Он собирается стать крупной шишкой в Вашингтоне и считает, что это модно. Инжир был вкусный, Янкель. Но хлеб… — Уэйнрок трагически нахмурился и осуждающе покачал головой.

— Конечно, хлеб, — сразу же виновато извинился Янкель Лупевиц. — Я им говорил хлеб, но это бесполезно.

— Крап, я не собираюсь делать тебя банкротом, — смягчился Голд. — Я могу достать деньги у Сида. Если у тебя нет, значит нет.

— А я вот из Мерши ни гроша не могу вытянуть, — сказал Крап. — Эти херовы доктора все, как один, такие консерваторы.

— Мне скоро нужно будет заглянуть к нему на обследование, — сказал Голд.

— Скажи ему, пусть пришлет мне зеленых, — беззаботно сказал Крап Уэйнрок. — Все, что у меня осталось, это моя одежда, мой бизнес, моя машина, моя квартира, мой домик на берегу и мои подружки. А в остальном я почти банкрот.

Голд сказал: — Что-то ты не очень похож на банкрота.

— Я себе это не могу позволить, — сказал Крап. — Если бы дела у меня шли хорошо, то тогда я бы еще мог выглядеть, как ты.

Голд распахнул глаза.

— Это что еще значит?

— Потрепанным и тощим. Как бродяга. Такой тип с тележкой. Старый пиджак, старая водолазка, старые брюки не в тон пиджаку. Для твоего университета это, может, и годится, но там, где торгуют хорошей одеждой, это неприемлемо. Ни один банкрот не может себе позволить одеваться подобным образом. Тебе не следовало в таком тряпье заявляться в деловой квартал или в порядочный молочный ресторан.

— Извини, — холодно сказал Голд, — если поставил тебя в неловкое положение.

— Что мне с твоих извинений? — ответил Уэйнрок. — В офисе ты осрамил меня перед моими продавцами, здесь ты срамишь меня перед моими кредиторами. Мне придется за тебя извиняться.