— Среднего роста мало.
— А что тебе нагадало твое печенье?
Нытье Голда было вызовом судьбе.
— У всех остальных были нормальные предсказания. Обычно я даже не прикасаюсь к этому печенью. Они меня заставили. — Он нарисовал для Джоанни эту сценку: только после совместных настойчивых уговоров, разломал он выбранное им печенье-гаданье и извлек оттуда стоическое послание: ТЫ ПОВРЕДИШЬ НОГУ. — И им всем показалось, что это очень смешно.
— Что там было написано?
— «Ты повредишь ногу». А потом они стали передавать бумажку из рук в руки и снова смеялись надо мной. Джоанни, что там у тебя? Что это за шум? Черт возьми… что это ты делаешь?
— Смеюсь, — сказала она. — Не могу удержаться. Мне это тоже кажется смешным.
В БИЗНЕС-КЛУБЕ Ассоциации молодых христиан между гардеробом и лестницей, ведущей на беговую дорожку двумя этажами выше, располагалась гостиная с телевизорами, спальня, душевые, массажные столы, парная, сауна и небольшой зал с гимнастическими снарядами, который обычно пустовал, когда туда днем заглядывал Голд, чтобы разогреться и втайне от всех потренироваться в поднятии тяжестей. На деревянной скамеечке виднелись знакомая фигура Зака, мозольного оператора, члена клуба, его лысая голова клонилась чуть ли не к самым коленям, отчего он становился похожим на человека, молящего Господа о невозможном. Он пробормотал какое-то унылое приветствие, которое Голд не пожелал услышать; Голд обошел его, направляясь к своему шкафчику в самом конце ряда. В АМХ Голд обычно был необщителен, всем своим видом демонстрируя, что он интроверт и холерик. Когда Голд, одетый в спортивный костюм, направлялся назад, Зак с той же похоронной интонацией повторил свое обрядовое заклинание. Голд пробормотал «Привет» и пошел дальше. Когда Голд шагал по ковровой дорожке коридора к лестнице, из спальни появилась высокая неуклюжая голая фигура в простыне, накинутой на бесформенное плечо, на лице сияла бессознательная улыбка; вдруг фигура разразилась смехом.
Голд остановился с рассерженным видом.
— Ты что здесь делаешь?
— Я член, — сказал Крап Уэйнрок, не переставая давиться от смеха и с сонной веселостью поглядывая сверху вниз на Голда, что мгновенно поставило Голда в невыгодное положение. — А ты?
— Я уже Бог знает сколько лет членствую, — высокомерно установил свое первенство Голд. — А ты здесь зачем?
— Я здесь сплю, — сказал Крап. — Мерш сказал, что мне пора ради здоровья начать ходить в гимнастический клуб. Вот я раза два в неделю и прихожу сюда вздремнуть. В сауне я читаю Варайати и журналы мод, а иногда ложусь на массажный столик. Мерш был прав. С тех пор как я начал сюда ходить, я себя чувствую гораздо лучше. А ты здесь зачем?
Голд слушал, словно во сне. — Я бегаю трусцой.
— Ты? Вот это да. Как поживаешь?
— Отлично, — сказал Голд. — А тебе что за дело?
— Знаю я, за что ты на меня зуб точишь, — беззлобно сказал Уэйнрок. — Я тебе должен тысячу триста долларов.
— Я на тебя зуба не точу. Я о тебе вообще не думаю.
В ответ на это унижение Уэйнрок засиял еще более мерзко, наслаждаясь шпильками Голда. — Я тебе могу сейчас вернуть. Позвони мне в офис, я тебя свожу позавтракать. Как твой старик?
— А тебе что за дело?
— Жив еще? Моя мать как раз спрашивала о нем на прошлой неделе.
— Он в полном порядке, — ответил Брюс. — Как твой?
— Мой умер, Брюс. Я думал, ты знаешь.
— Ты мне должен всего тысячу сто, — сказал Голд извиняющимся тоном. — В прошлый раз, когда ты просил, я тебе не мог столько дать.
— Я забыл. — Уэйнрок потер свои сонные глаза. — Эти старики, нет с ними сладу, да? Я от моей чертовой матушки до сих пор тычки получаю. Она ни слова не знала по-английски, но когда мне было одиннадцать, выучилась звать меня Крап, потому что я работал у твоего отца. Сейчас-то она молодцом. — Как это несправедливо, уже не в первый раз подумал Голд, все родители, кроме его отца, к старости стали более покладистыми и податливыми. — Как твой братец Сид?
— Отлично, — сказал Голд.
— А твои сестры Роза и Эстер?
— В полном порядке. А тебе-то какая разница?
— Меня это интересует. А Ида с Мьюриел и Китти с Бетси?
— Нет у меня никаких Китти и Бетси.
— Я забыл.
— Что это ты смеешься, мудила? — пожелал узнать Голд. — Что тут такого смешного?
— Фиши Сигел сказал, ты будешь работать в Вашингтоне на президента. Об этом писали в газетах.
— Фиши Сигел не читает газет.
— Зато его брат Шейки читает. Ты все еще женат на этой коротышке, как ее зовут?
— Да, — с вызовом ответил Голд. — А ты все еще женат на этой тощей жирафе с большими зубами?
— Нет-нет, — сказал Крап Уэйнрок. — Я от нее избавился.
Голд опять почувствовал, что его обошли, и сказал:
— Отдавай мне мои деньги, ты, херосос.
— Это что, так профессора разговаривают?
— Ах ты, хер вонючий, — разбушевался Голд. — Ходишь в спортивный зал, чтобы почитать, поспать и полежать на массажном столике! И тебе еще не нравится, как я разговариваю? Где мои деньги?
— Позвони мне в офис. — Уэйнрок снова начал давиться от смеха. — Значит, будешь заниматься политикой в Вашингтоне и зашибать большую деньгу, да? А все наши ребята с Кони-Айленда думали, что ты ничего не добьешься.
— Я рассматриваю это, — сказал Голд, — как служение на благо общества.
— Вот над этим-то я и смеюсь, — сказал Крап Уэйнрок.
Когда Голд полчаса спустя, пробежав свои три мили, спустился с дорожки и принялся искать Уэйнрока, того уже не было. Кости обеих ног Голда в щиколотках были как переломанные. Зак, мозольный оператор, повторил:
— Сегодня над клубом витает ангел смерти.
Потерявший бдительность Голд на сей раз расслышал. — Что?
— Сегодня над клубом витает ангел смерти.
— О чем это вы говорите?
— Сегодня здесь уже второй копыта отбросил.
— На дорожке?
— На площадке для игры в сквош.
Да насрать мне на эти дела, внушал себе Голд, направляясь к своему шкафчику, чтобы раздеваться и принять душ.
— Я читал то, что вы написали в Таймс и в этом другом журнале, — сказал Зак, когда Голд вернулся в тапочках для душевой, с полиэтиленовой бутылкой травяного шампуня и зеленой мыльницей в руках, — и готов поспорить с вами по одному-двум пунктам, если вы сначала возьмете на себя труд объяснить мне вашу терминологию.
Прошло почти две минуты, прежде чем из бойлера в подвале пошла горячая вода. Два раза во время мытья из рук Голда выскальзывало мыло и один раз он уронил бутылку шампуня. В двух соседних кабинках два старика, начисто лишенные слуха и чувства ритма и не обращающие друг на друга никакого внимания, увлеченно пели каждый свою песню. У Голда заболела голова. Весы показали, что он весит на полтора фунта больше, чем ему хотелось бы. Надо бы основательно облегчиться, подумал Голд.
— Что вы думаете о не облагаемых налогом муниципальных облигациях, — спросил Зак, мозольный оператор, — как о способе инвестиций, как об экономическом явлении и как о социальной несправедливости? У вас есть мнение на этот счет?
Пульс у Голда упал. Одеваясь у своего шкафчика, он определял размер ущерба, нанесенного беговой дорожкой его плоти, костям и внутренним органам. Как и всегда, больше всего досталось правой стороне туловища. Устойчивая боль в затылочной части шеи отзывалась во всем теле, пронизывая его, как железнодорожный костыль. Его плечо, предплечье и грудь дрожали, печень вздулась и казалась тяжелой, как свинцовая чушка. В левой почке он чувствовал обжигающее, тончайшее покалывание, а в правом бедре — уплотнение, которое, как он надеялся, еще может рассосаться. В аппендиксе, в паху и правом яичке началось воспаление, а мышцы ног от ягодиц до икр свела судорога. Его бы ничуть не удивило, если бы он узнал, что у него рак бедреной кости. Из-под ногтя на пальце ноги шла кровь. Физически он достиг пика своей формы.
— Лично я в принципе против подобных налоговых льгот, — сказал Зак, мозольный оператор, когда Голд снял свое пальто с вешалки. — Но я придерживаюсь той точки зрения, что попытки коррекции вызовут трудности в других отраслях экономики, и эти трудности будут более болезненными, чем устраняемые нами несправедливости. Кто, по вашему мнению, будет играть за Суперкубок в трех следующих сезонах, и что вы думаете о воздействии телевидения на революционные настроения масс и отношения между членами ядерного клуба? У вас есть мнение на этот счет?
