— Что сделали? — Голд был ошарашен.

— С этим типом. — Вид у отца был суровый.

Сначала Голд моргнул. Потом сказал:

— С каким?

— Сам знаешь, с каким, — начал разглагольствовать его отец. — И не спрашивай меня, с каким. Я ему объясню с каким, этому идиоту. Ты с ним в школу ходил. Что, нет?

— С Либерманом?

— А с кем же еще, шут гороховый? И я еще должен ему объяснять, с каким! — Виктор захихикал, а Сид с одобрительной улыбкой наблюдал за развитием атаки на Голда. — Почему же, — в этот момент Джулиус Голд принял изящную позу, закинув голову далеко назад с единственной, казалось, целью — взирать на всех горизонтально над горбылем своего носа, — почему же тогда они жили на Кони-Айленде, если уж они были так богаты?

Голд был озадачен.

— Они не были богаты.

— Его отец был лучше меня? Чем он занимался?

— Проверял куриные яйца на свет. Он был в яичном бизнесе.

— Я имел фабрики, — продолжал отец. — Я строил турели на войне для «Бендикса». Я работал на оборону. — Он помедлил, покачивая головой. — Один раз я был награжден грамотой за эффективность, маленькой грамотой, потому что у меня была маленькая фабрика. Я работал по пошиву пальто и я работал по торговле недвижимостью. У меня был бизнес по выделке кож, и я смог уйти на покой, увеличив свое состояние. Спроси Сида. С незапамятных времен я работал по мехам, специям, пароходам, импорту и экспорту. — Взгляд его устремился вдаль, и казалось, что он бредит. — Я имел отличный многоквартирный дом в плохом районе, но банки отняли его у меня. Я владел портновской мастерской, всегда одной и той же, но с ней было трудно разбогатеть, и поэтому я все время избавлялся от нее. На Мермейд-авеню я имел большую бакалейную лавку до того, как она закрылась. Я опередил время с супермаркетом. Один раз я имел медицинский магазин для людей после операции, и я знал, что им сказать, уж можешь мне поверить, я знал, что нужно говорить, чтобы сбыть товар. «У меня для вас есть такая ручка!» — говорил я одному. — «Кто продал вам такой глаз?» — спрашивал я у другого. Мне не было равных во всем мире, но я не мог заработать на жизнь, а поэтому я занялся финансами и был распространителем акций на Уолл-Стрит во время Депрессии, когда никто не мог продать ни одной акции, даже я. Я был в строительном бизнесе, когда никто ничего не строил. Я составлял сметы, когда еще никто не знал, что такое смета. А многие и до сих пор не знают. — Он бросил на Голда гневный взгляд. — Проверяльщик куриных яиц лучше, чем я?

— Разве я это говорил?

— Почему же тогда, — сказал Джулиус Голд, — ты работаешь на него, а не он работает на тебя?

Теперь Голд понял.

— Я не работаю на него. Я писатель на вольных хлебах. А он издатель.

Казалось, его отец испытывает злорадное удовлетворение.

— Это написал он или ты?

— Я.

— Он заплатил тебе или ты заплатил ему?

— Он мне.

— По мне, это и есть работа, — сказал его отец с бесконечным презрением. — Ты хочешь быть на его месте или ты хочешь быть на своем месте?

— На своем.

— А он хочет быть на своем месте или он хочет быть на твоем месте?

— Вероятно, на моем.

— Сид?

— Может, он и прав, па.

— Ты-то что понимаешь? — сказал старик, с отвращением тряхнув головой в сторону Сида. — Ты такой же идиот, торчишь, как дубина, на одном месте со своими стиральными машинами. Как и «Американ Тел энд Тел» — всё со своими телефонами. Ты никогда не имел никакого плана. Я тебе тысячу раз говорил, ты должен иметь план. — Его отец нащупал сигару. — По тебе, он может прав, а по мне, — его отец чиркнул спичкой, — деньги сами за себя говорят. Кто платит деньги, тот и заказывает музыку. Он платит, ты на него работаешь, значит, он лучше, этот сын поверяльщика яиц, когда я строил турели для «Бендикса», и никаких нет. Фартиг.

— Слушай, па, мне, черт возьми, сорок восемь лет, — сердито начал отбиваться Голд.

— Не смей ругаться. Я никогда не допускал таких выражений в моем доме.

— Это мой дом, и я допускаю. Я профессор университета, у меня докторская степень. Я пишу книги. Я выступаю по телевидению. Мне платят за выступления в университетах и на конференциях. А ты говоришь со мной так, будто я ребенок или какой-то слабоумный. Все вы так со мной говорите! А между прочим, в Вашингтоне есть люди, которые хотят, чтобы я туда приехал.

— Кем? — спросил отец с пренебрежительным смешком.

— Туристом, — пошутил Макс, и Голд почувствовал, как весь боевой задор оставил его. Ах, Макс, беззвучно проскулил Голд, неужели и ты?

— Посмотреть памятник Вашингтону, — сострил Милт таким громким голосом, какого никто из присутствующих у него еще не слышал. Он вполне освоился и чувствовал себя как дома в качестве ухажера Эстер.

В душе Голд готов был расплакаться. Скоро, уныло размышлял он, я буду давать рекомендации, бомбить или не бомбить. Здесь у меня нет никаких надежд.

— Хорошо, ты прав, а я нет, — униженно сказал он отцу, сдаваясь; тот незамедлительно закивал. — Лучше бы мы продолжали говорить о воде.

— Спроси Сида, — сказал его отец. — Если Сид о чем и знает, так это о воде.

Эстер послушно сказала:

— Иногда, глядя зимой из окна, я вижу, как лед идет вверх по реке, почему это, Сид?

— Это потому, что лед легче воды, — ответил Сид, — и он идет вверх, к истокам реки.

На мгновение Голд потерял дар речи. Кровь бросилась ему в лицо.

— Ты и правда считаешь, — с холодной яростью потребовал он ответа, — что лед идет вверх, к истокам?

— А разве нет? — спросил Сид.

— Ты и правда считаешь, что вверх это вверх? — выпалил Голд, сердито указуя на север.

— Разве вверх — это не вверх? — сказал кто-то.

— Конечно, вверх, — сказал кто-то еще.

— Что ж тогда, по-твоему, вниз? — задал вопрос кто-то третий.

— Я имею в виду на север, — выкрикнул Голд, поправляясь. — Вы что же, считаете, что то, что север — выше?

Сид хранил спокойное молчание, а остальные бросились на его защиту.

— Конечно, выше. У них ведь там горы, верно?

— Вот почему туда летом ездят.

— Там холоднее.

— Север на карте всегда выше, — заметила Ида.

— Я не говорю о карте.

— Вот почему вода всегда течет вниз, к середине карты, — обнаруживая поразительное невежество, сказал отец Голда. — Туда, где шире. Где больше места.

— И значит, — пошутил Голд, — если снять карту со стены и перевернуть ее вверх ногами, вся вода вытечет.

— Да нет же, дурачок, — сказала его невестка.

— На карте нет воды.

— Он думает, что на карте есть вода!

— Карта это только картинка.

— Я знаю, что картинка, — в ужасе воскликнул Голд. — Я пошутил! Я задал вопрос, я ничего не утверждал.

— А вот землю переверни вверх ногами, — с невинным видом предложил Сид в наступившем кратком затишье перед грозой, — и посмотри, что будет.

— Ничего, — рявкнул Голд.

— Ничего? — удивился Сид.

— Северный полюс станет Южным полюсом, — сказала Мьюриел. — Из ковша Большой Медведицы выльется вода.

— Чтобы прохладиться, мы будем ездить на юг.

— Ниагарский водопад потечет вверх.

— И он называет этого ничего.

— Ничего не случится! — услышал свой надрывный крик Голд. — Горы все так же будут стоять вверх макушкой. Черт возьми, когда мы говорим о планетах, то нет ни верха, ни низа, и я сейчас же ухожу отсюда, чтобы больше никогда не возвращаться… в чем дело, в чем дело, в чем дело? — в горячечном бешенстве пронзительно завопил он тому, кто постукивал его по плечу.

— Это тебя, — сказала Дина.

— Что меня?

— К телефону, — Дина мученически закатила глаза. — Это опять тот из Белого Дома. Можешь ответить из моей комнаты.

Желание жить покинуло Голда. Ему вдруг показалось, что Ральф и члены правительств всех держав мира стали свидетелями только что закончившейся отвратительной сцены. Ее зафиксировали телевизионные камеры. Вудворд и Бернстайн[50] напишут книгу. Он был повержен.