— А я ничего не принесла, — сокрушалась Роза.

— Сегодня у тебя праздник, — утешал ее Макс.

— Мы решили сделать тебе сюрприз, — проворчала Ида.

В ГОСТИНОЙ Голда ждал еще один удар, потому что Белл дала Эстер несколько экземпляров либермановского журнала, и Эстер только что закончила раскладывать их у каждой второй тарелки, раскрывая на странице, где крупным шрифтом было набрано: «Сокрушительные успехи, или Все, что намечено, не сбудется» и где была помещена его отвратительная темная фотография, которой Либерман всегда предварял его статьи, потому что купил ее много лет назад у какого-то пьяного ханыги-фотографа всего за двенадцать долларов и восемьдесят пять центов. Увидев журналы, Голд понял, что в буквальном смысле означает желание провалиться сквозь землю. Голова у него закружилась, и он обеими руками ухватился за спинку стула, потому что почувствовал, как у него подгибаются ноги. Ах уж эта Эстер, бедная, темная дурочка, горестно подумал он с жалостью и снисходительностью. Когда беспокойные перешептывания достигли его ушей, он отвел глаза от ее счастливого лица и седых волос.

— Это новый рассказ Брюса, — отвечала Эстер на все похрюкивания любопытствующих.

Последовавшие аплодисменты могли бы быть бурными, если бы к хлопкам Эстер присоединился кто-нибудь еще. Рот ее подрагивал в каком-то необычном тике, который, казалось, снова и снова сотрясал ее нижнюю челюсть, придавая ее мертвенно-бледному лицу выражение необыкновенной застенчивости. Нижние ее зубы были в основном частью моста. Старый Милт поглядывал то на Голда, то на Эстер, и весь его вид явно свидетельствовал о том, что он в любое мгновение готов прийти к ней на помощь; наконец он занял оборонительную позицию рядом с ней.

— Чудно, правда? — Роза тоже захлопала в ладоши. Белл, перехватив взгляд Голда, только беспомощно пожала плечами. Дрянная девчонка Дина не спешила уходить к себе, как с ней было договорено.

— Еще один винтик потерялся, — объяснила мачеха Голда отцу Голда.

А ты, старая жопа, съехала еще на один шарик, подумал Голд. Некоторые из сидящих за столом уже успели перевернуть последнюю страницу и погрузились в объявления с призывами о сексуальной помощи в конце журнала.

— А после обеда, — сказала Эстер, — если мы попросим, он всем нам подпишет наши экземпляры.

— Прошу тебя, Эстер, — с мольбой в голосе сказал Голд. — Ты вгоняешь меня в краску.

— И тогда уж, — продолжала Эстер, усевшись, наконец, на стул, — все мы дома должны будем ее прочитать.

— Держи карман шире, — сказала Гарриет.

— Кто-нибудь передаст мне кусок индейки? — сказал Голд.

— Скоро нам всем придется купить еще по книжному шкафу, — сказала Мьюриел. — Где пепельница?

Ида снизу вверх бросила на Мьюриел сердитый взгляд и помахала рукой в воздухе, разгоняя табачный дым. — По крайней мере на сей раз его напечатали ближе к началу, — заметила она.

— За это больше платят? — спросил Ирв.

— За что? — Голд был немногословен.

— За то, что ближе к началу?

— Нет, — сказала Белл.

— А что, ему еще и платят? — спросил Виктор.

— Да, — сказала Белл. — Виктор, возьми ростбифа. Ешьте, пожалуйста. Прошу вас.

— На обоих концах стола есть все, — проинструктировала Ида. Под самым носом Голда она держала блюдо только что нарезанного ржаного хлеба, усыпанного черными зернышками. — Возьми хлеба, Брюси. Это твой любимый.

— Мне помнится, когда ему исполнился двадцать один год, ты нам запретила называть его Брюси, — поправила Иду Мьюриел.

Голд, покачав головой, отказался от хлеба, хотя призывный аромат этих поджаристых черных зернышек надрывал ему сердце. Придется ему воздержаться и от жареной картошки с желтоватыми маслянистыми бочками, чуть загоревшими на сковородке, с прилипшими к ним темными лоскутками сочного жареного жирного лука, впитавшего в себя все запахи острых приправ, смешанных в подливке к первосортной, редкого качества говядине. От самоограничения, как и от самоистязания бега трусцой, у него возникало ощущение собственной непорочности и чувство крайней раздражительности.

— Что-то я не понимаю, — сказал Макс в задумчивом сомнении. — Я имею в виду заглавие.

— Мне кажется, — отважилась Дина, — что это просто явная ошибка. — Она ела стоя. Целую неделю она твердила, что с этими людьми не собирается оставаться, а теперь явно не могла от них оторваться.

— Конечно, — сказал Милт. — Это ошибка. Я думаю, ты хотел сказать «сокрушительные поражения». Верно?

— Нет, — сказала Белл.

— Я хотел сказать, — сказал Голд, облачаясь в уютную плюшевую тогу нравоучающего профессора, — что только неудача в конечном счете обречена на успех. Если брать дальнюю перспективу, то единственное, что мы можем предсказать с уверенностью, так это неудачу.

— Я не могу брать дальнюю перспективу, — сказал его отец. — У меня маленький рост.

— Ты не мог бы развить это, профессор? — с набитым ртом попросил Сид.

— Если возьмешь на себя труд прочитать то, что я написал, — начал Голд, жуя.

— Господи, папа, — прервала его Дина, — никто это не будет читать.

— Дина, ты, кажется, собиралась убраться отсюда к чертям собачьим, а?

— Никто не ест лапшевник Эстер, — сделала отвлекающий маневр встревоженная развитием событий Белл.

Словно ковши экскаваторов, руки одновременно потянулись через стол за порциями лапшевника Эстер.

— Еще никто не попробовал моего блюда, — сказала Мьюриел.

— А я ничего не принесла, — сокрушалась Роза.

— Вот сейчас Гарриет возьмет пирог, — сказала Белл.

— И Белл от нее не отстает, — сказала Ида.

Теперь Дина исчезла.

— Ты хочешь меня убедить, — допытывался Ирв, рука его замерла с блюдом сладкой картошки, которую ждал Голд, — что если я просверлил пациенту зуб, чтобы поставить пломбу, то я потерпел неудачу?

Голд был само терпение.

— Ирв, ты ведь не ставишь пломбы только потому, что тебе нравится сверлить зубы. А если ты ставишь пломбы, чтобы заработать деньги на автомобиль, который заглохнет сегодня ночью в тоннеле, когда ты будешь возвращаться в Бруклин, то как ты можешь утверждать, что намеченное сбывается?

— Ну, это притянуто за уши, Брюс.

— Конечно, я не пломбирование зубов имею в виду. Ты мне передашь эту картошку?

— Я думаю, — сказала Ида, — справедливость требует, чтобы мы все прочли статью, прежде чем высказывать о ней мнение.

— Черта с два, — сказала Гарриет. — Если это случится, я поверю, что он едет в Вашингтон.

— Гарриет, ты можешь заткнуться? — взмолился Голд. — Хоть раз в жизни, а?

— Я тебе всегда говорила, что его избаловали, — сказала Гарриет Сиду.

— Я его не баловала, — хвастливо заметила Мьюриел. Это сообщение было излишним. Мьюриел приняла предложение руки и сердца Виктора, первое, полученное ею, успев всего восемь месяцев проработать продавщицей у Мейси, и с тех пор у нее и мысли не было баловать кого-нибудь, кроме себя.

— И никакой Брюс не избалованный. — Поспешность, с которой Ида приходила на выручку Голда, всегда повергала его в состояние глубокой тоски. — Ему были даны некоторые преимущества, так как было видно, что он лучше других воспользуется ими. Как и я. И нечего за него стыдиться только потому, что он пишет вещи, которых никто не понимает.

Щеки Голда горели огнем растущего гнева.

— Ирв, черт побери, ты мне передашь наконец эту проклятую картошку? — Он нанизал на вилку ломоть ростбифа. — Виктор, подбрось-ка мне солонины. И две этих жареных картофелины, с луком. Ида, дай мне пару кусочков хлеба.

Виктор, готовый услужить, сказал:

— Она приготовила солонину из самой нежной филейной части.

Голд умирал от голода, и у него не было никакого аппетита. «Если я женюсь еще раз», — в отчаянии подумал он… но тут его прервал отец, который, кашлянув, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание, наклонился к нему и сердито заявил:

— То, что вы сделали с этим типом, вы нанесли оскорбление мне и всей семье. Он что, был богат?