Хабас распряг лошадь, поставил ее под навес, накрыл старой буркой, предусмотрительно взятой в дорогу. Когда он вошел в дом, там стояла гробовая тишина.

Тетя Дагалина подошла к нему, тихо сказала:

— Хабас, завтра я поеду с тобой. Я хочу побывать на могиле Люси и утешить сестру…

За чаем Дагалина рассказала, как подпольщики пытались освободить арестованных гестапо, как потом пришлось ей с Фатимат и маленькой Ниной скрываться в Вольном ауле.

По малейшему подозрению в помощи партизанам и подпольщикам гестаповцы хватали людей и ночью расстреливали за городом.

Они только вчера вернулись в Нальчик. Фатимат сразу побежала узнать, не приехала ли Рая. Но дом их оказался пустым, все в нем было перевернуто. Фатимат догадалась: хозяйничали гестаповцы.

Ранним утром Дагалина уехала с Хабасом в Верхний побыть на могиле племянницы и заодно проведать сестру.

В доме не осталось буквально ни одного полешка дров, и Фатимат с Раей отправились на поиски топлива.

— Сначала сходим в парк, — сказала Фатимат.

— В парк — за дровами? — удивилась Рая.

Она еще не знала, что сделали фашисты с красавцем города. И чуть не расплакалась, когда увидела его: могучие великаны, дарившие людям в душные, жаркие дни так много тени, прохлады и воздуха, сгинули, оставив лишь печальные следы былой своей красоты — пни да разбросанные вокруг ветви.

Жестоко, по-изуверски искалеченный парк как бы изнемогал от тяжких ран, и Рае чудилось, что он тихо, приглушенно стонет.

Вот дерево со срезанной снарядом вершиной и обрубленными сучьями походит на солдата, потерявшего обе руки.

Рая с трудом оторвала взгляд от искалеченного дерева и повернулась к подруге.

— Фатимат… — тихо сказала она, как когда-то разговаривали в госпитале, в палате тяжелораненых. — Фатимат, когда наступит весна, мы придем с тобой сюда и посадим по деревцу. Хорошо?

Глаза Фатимат смотрели — радостно и удивленно.

— Понимаешь… Понимаешь, Рая, я только что хотела сказать тебе как раз об этом!.. Обязательно придем. Когда стают снега, когда зажурчат ручьи и солнце будет стоять высоко-высоко над Эльбрусом, мы придем.

Стволы деревьев немцы увезли на дрова. А крупные ветви давно подобрали горожане. Зато мелких было еще много. Девочки быстро набрали их, туго связали бечевками, взвалили каждая свою ношу на спину и пошли домой.

Дагалина еще гостила у сестры в Верхнем. А по дому хлопотала Арина Павловна. Фатимат и Рая целыми днями пропадали в городе, навещая вернувшихся из эвакуации подруг.

Сегодня девочки вместе с одноклассницей Тотой отправились за город, ко рву, где немцы расстреливали арестованных. У Тотой фашисты казнили отца.

Ров находился недалеко от города, и через несколько минут девочки были там.

Большинство людей нашли казненных родственников, перенесли их останки в Нальчик и погребли на городском кладбище.

Девочки долго ходили по рву, но поиски были тщетны. Продрогшие от ледяного ветра, они возвращались домой. Недалеко от города им встретилась еще не старая, но уже совершенно седая женщина. Одета она была совсем по-летнему: вместо пальто на плечах шерстяной платок. Она не шла, а почти бежала. Поравнявшись с девочками, она кивнула в сторону рва:

— Вы оттуда? Не видели там… — Она вдруг насторожилась, взгляд ее лихорадочно блестящих глаз был устремлен ко рву. — Слышите? Слышите? Это его голос, Казбека! — И она, торопливо запахивая на груди концы платка, побежала ко рву. Ветер раздувал пряди ее волос, путал в ногах длинное платье, она спотыкалась — вот-вот упадет…

— Она на нашей улице живет, — сказала Тотой. — Сына у нее расстреляли…

Мирная жизнь города понемногу налаживалась: начали работать учреждения, школы, открывались магазины. Дагалина вернулась на свое прежнее место — в городскую больницу — и устроила туда кастеляншей Арину Павловну.

Теперь они с Раей жили в своем домике. Работа у бабушки была нетрудная: принять грязное белье, свезти его в прачечную, потом получить чистое. Раздать халаты врачам и сестрам — вот, пожалуй, и все.

Почти каждый день Раю навещала Фатимат.

Как только сошел снег и оттаяла земля, подруги, выполняя данный обет, посадили в парке деревца: Фатимат — чинару, Рая — березку.

Недели через три пришли посмотреть. И сколько было радости, когда увидели, что деревца принялись. Раина березочка выбросила нежные клейкие листочки, и что-то светлое и радостное легло на сердце девочки.

И день был светлый, солнечный.

Девочки долго бродили по парку, потом гуляли по центральной улице. Открылся первый ларек с мороженым, около которого шумными весенними воробьями галдели ребята. Подруги встали в очередь…

О, какое вкусное! Кажется, до войны такого и не было! Чтобы продлить наслаждение, девочки откусывали от порции малюсенькими дольками и шли по тротуару неторопливо, болтая о том о сем.

И так было славно идти — никого не боясь, не оглядываясь, не ожидая с тревогой, что вот-вот раздастся окрик: «Хальт!.. Шнель!..»

А радио приносило всё новые радостные вести. Наши войска разгромили гитлеровские полчища на Орловско-Курской дуге.

А вот и долгожданное сообщение — освобожден Харьков!

Рая решила немедленно отправиться на поиски Вовки, но ее отговорила Дагалина. Надо подождать, пусть там немного наладится жизнь, начнут работать учреждения.

— А пока напиши письмо прямо на имя начальника милиции. Расскажи, что у тебя погибла мать, пропал без вести отец. Ты осталась вдвоем со старой бабушкой. Такое письмо не оставят без внимания, — убежденно заключила Дагалина.

И действительно, скоро пришел ответ. В нем сообщалось, что в одном из специальных детских домов Харькова воспитывается мальчик, который во время бомбежки вражеской авиацией города был контужен. Мальчик совершенно оглох и долго не мог говорить. Но благодаря стараниям логопедов к мальчику вернулась речь. Его зовут Володя. Но откуда он, кто родители, пока выяснить не удалось. Далее шло описание примет мальчика. И хотя портрет далеко не совпадал с приметами брата, Рая все же решила поехать, посмотреть.

— Да, да, надо съездить, — сказала Дагалина. — Я возьму отпуск — поедем вместе.

Поезд мчался на север.

На больших станциях Рая выходила из вагона, пристально всматривалась в лица: не встретит ли знакомых? Где теперь Никанор Петрович, бывший мамин начальник? Догнал ли он тогда своих?

Особенно пристально Рая приглядывалась к детям: чуть ли не в каждом мальчике ей чудился Вовка. Теперь он, наверное, очень изменился, но она все равно узнает его. Узнает с первого взгляда. Узнает среди сотен… тысяч ребят! У него такая приметная на лбу завитушка. Данах говорит, что завитушка сохраняется у мальчишек лет до пятнадцати, а то и больше. А кроме того, у Вовки синие-пресиние глаза, как у куклы. И ресницы длиннющие. А сам — огненно-рыжий. Как мама. А уж маму-то она узнала бы среди миллиона людей!

В Харьков поезд пришел утром. Рая не узнала города. Вокзал, где они провели с бабушкой и Вовкой несколько трудных дней, был разрушен. И куда ни глянешь — всюду страшные следы ожесточенной битвы за город.

В милиции Дагалина показала бумагу, присланную Рае. Дежурный капитан рассказал им, как добраться до детского дома.

Он находился на окраине города. За легкой деревянной оградой стояло красивое трехэтажное здание. Весь дворовый садик был заполнен детьми. Среди них мелькали в белых халатах фигуры воспитательниц и нянь.

Как только Данах и Рая вошли в калитку, произошло что-то невероятное: все задвигалось, загалдело, бросилось навстречу вошедшим.

— Мама, мама за кем-то приехала!

— За мной!

— Чур, за мной!

Дети окружили Дагалину и Раю, вопросительно уставились на них.

— Тетя, вы к кому? За кем пришли? — не выдержав, спросила одна из девочек. Видимо, она была тут старшей.