Проводив их взглядом, Люся поправила выбившиеся из-под платка волосы и, тихонько напевая веселую песенку, зашагала к дому.

— Стой, кто идет?! — Часовой вскинул карабин.

Люся негромко рассмеялась.

— Ох, и трусишка же ты!

Часовой узнал вчерашнюю девушку, опустил карабин и угрюмо пробурчал:

— Горянка тоже мне! Чего ты пришла к гяуру?.. Большевиков разобьем, и всех этих русских — фьють со скалы! Ясно?

Люся поднялась на крыльцо и уже хотела войти в дом, но остановилась.

— Слушай, джигит! Поди-ка сюда.

Часовой нерешительно подошел. Люся приблизилась к нему, шепнула:

— А ты славный джигит!

Это было так неожиданно, что полицай был озадачен. И этого секундного замешательства было достаточно, чтобы девушка молниеносно выхватила из-под полы кинжал и всадила его в грудь врага.

Полицай рухнул как подкошенный. Подбежали Кушба и Карим, оттащили труп за угол и встали — один у крыльца, другой под окнами.

Люся вошла в дом.

Ее встретила дочь старосты — низенькая толстушка с маленькими вороватыми глазками. Она ревниво окинула взглядом высокую стройную девушку.

— Ты Люся? — вкрадчиво спросила она.

— Да.

— Русский сказал, что придет гостья…

В соседней комнате слышались голоса, смесь кабардинских, русских и немецких слов. Чувствовалось, что гулянка наелась давно и гости уже изрядно хлебнули.

Вдруг дверь комнаты распахнулась и показался Слепцов — в расстегнутом кителе, раскрасневшийся.

— Люся… Наконец-то!..

— Погоди, я так торопилась… Мне надо причесаться. Нет, нет, лучше поди туда. — Она кивнула на комнату. — Иди, иди! — Она подтолкнула Слепцова, и тот ушел. Люся плотно прикрыла дверь за ним.

— Не найдется ли у вас английской булавки? — спросила она толстушку. И, дружески улыбаясь, доверительно добавила: — Так торопилась, что пуговицу потеряла!

— Сейчас поищу. — Она ушла.

Не теряя ни секунды, Люся выхватила из одного кармана пистолет, из другого «лимонку» и толкнула ногой дверь в соседнюю комнату.

— Руки вверх!..

Сидевшие за столом хозяин и гости были так ошеломлены, что немецкий офицер поднял руку вместе с вилкой и кусочком баранины на ней.

Теперь Люсе надо было пройти к окну и разбить стекло: по этому сигналу Кушба должен ворваться в дом и обезоружить пленных. Карим останется дежурить на крыльце. Но окно было загорожено столом.

— Всем выйти из-за стола и встать лицом к стене! — приказала Люся на кабардинском языке.

Немец, видимо, не понял ее и, хлопая глазами, вопросительно смотрел на Слепцова.

— Господин Слепцов, переведите своему шефу!

Слепцов, бледный как смерть, дрожащим голосом перевел приказ девушки. Немец закивал: «Я, я, гут!» и, бросив на стол вилку, стал выходить вслед за переводчиком. За ним староста Хашби. Но едва сделав шаг, Хашби со всей силой опрокинул стол; крышка чуть не свалила с ног Люсю. В тот же миг Слепцов сбил кулаком со стены лампу и непроглядный мрак заполнил комнату. Девушка дважды выстрелила наугад. Раздались ответные выстрелы. Люся почувствовала, как обожгло грудь. Кто-то метнулся к окну, вышиб раму и выскочил на улицу. За ним второй. Уже падая, Люся выстрелила ему вслед…

Когда в дом вбежал Кушба и осветил комнату электрическим фонариком, Люся была без сознания. У стены, разметав руки, лежал немецкий офицер.

— Осмотреть дом! — крикнул Кушба вбежавшему за ним Кариму. — Он приподнял девушку. — Люся, Люся!..

Девушка открыла глаза, как бы недоуменно посмотрела вокруг.

— Кушба… я хочу… к Нахшир… — прошептала она и снова потеряла сознание.

Карим привел жену и дочь старосты. В дрожащих руках хозяйки плясала керосиновая лампа. При свете ее Кушба увидел на груди Люси кровь.

— Эй ты, красавица! — Он метнул злой взгляд на дочь старосты. — Помоги!

Кушба осторожно приподнял Люсю. Девушка сняла с раненой пальто. Кушба достал из кармана перевязочный пакет, наложил повязку. Но марля тотчас промокла.

— Быстро чистое полотенце! — приказал он хозяйке. — А ты, Карим, обыщи пока немца, забери документы.

Хозяйка принесла полотенце с красивым орнаментом. Кушба обмотал им грудь Люси. Снова одел девушку, поднял на руки и шагнул к порогу…

А тем временем в центре аула уже шел ожесточенный бой.

Заслышав выстрелы у дома старосты, Татарнаков подал команду: «Вперед!»

Всадники выскочили из балки. Командир повел свою группу прямо в селение, комиссар — по берегу ручья, к скотному двору, где содержались заложники.

Рядом с комиссаром на быстроногом Люсином коне скакал Хабас. Ему были тут знакомы все лощинки и овражки. «Налево! Направо!» — то и дело слышался его голос.

Они появились у скотного двора так внезапно, что часовые не успели сделать ни одного выстрела. Бросили карабины и подняли руки вверх.

Прикладами винтовок партизаны сбили замки, распахнули ворота.

Комиссар крикнул:

— Выходите, товарищи! Быстро! Не бойтесь — свои!

Из темного чрева двора высыпали заложники.

А со стороны селения слышались винтовочные выстрелы, пулеметная дробь. Оставаться здесь освобожденным было опасно, и комиссар приказал Хабасу отвести людей вниз по ручью. Они, конечно, и сами могли найти надежное укрытие, но, судя по стрельбе, бой все усиливался, и комиссар не хотел подвергать мальчика смертельной опасности.

Хабасу очень не хотелось отставать от комиссара! Но делать нечего: приказ есть приказ.

Фролов пришпорил коня и поскакал со своей группой в селение. Каратели, зажатые в железное кольцо, сопротивлялись с отчаянием обреченных. Выбитые из управы, они засели в каменном здании бывшего магазина. Все попытки партизан прорваться к нему кончались неудачей. Надо было во что бы то ни стало уничтожить пулемет.

Когда Кушба отнес Люсю к Нахшир и прибежал к месту боя, на подавление огневой точки отправился его друг Карим. Он полз по-пластунски, плотно прижимаясь к земле. И все же его черная фигура на белом снегу скоро была замечена. По нему открыли оружейный огонь. Карим не двигался. «Неужели убили, гады?» — подумал Кушба.

— Товарищ командир! — обратился он к Татарнакову. — Может, только ранили: разрешите, я вынесу его.

Командир приказал усилить огонь, и под его прикрытием Кушба добрался до друга. Карим лежал, уткнувшись головой в снег.

Кушба тронул его за плечо.

— Карим!

— Ты, Кушба?.. Лоб задело — глаза заливает кровью, не вижу ничего, — не поднимая головы, сказал Карим.

— Давай перевяжу.

— Не надо, снегом остужу — остановится. — И он еще плотнее прижался лбом к снегу.

— Слушай, Карим… Надо в обход. Вон там, правее, лощинкой. А оттуда рывком.

Карим приподнял голову, пощупал лоб.

— Кажется, только царапина. Двигаем!

Как только они поползли, стрельба с обеих сторон снова усилилась. Но, судя по свисту пуль, враг вел огонь не прицельный: видимо, мешали партизаны.

Еще рывок, другой, и вот уже спасительная лощинка. Тут друзья отдышались, приготовили гранаты. Потом разом вскочили и в несколько прыжков оказались в мертвой зоне, под окнами. Из среднего проема торчал ствол пулемета. Из его дула вырывались язычки смертоносного пламени. Плотно прижимаясь к стене, Кушба подполз к окну, вскочил и метнул в черный проем гранату. Вслед за ней полетела граната Карима. Пулемет смолк, и тотчас раздалось громогласное «ура».

Каратели панически выскакивали из окон и, беспорядочно отстреливаясь, пытались пробиться к ручью, но там их встретила группа комиссара, пришедшая на помощь после освобождения заложников…

Уже светало, когда стих последний выстрел и в небо взвилась ракета, голубая, как утренняя звезда.

Бойцы собирались на площади. Раненые входили в здание сельсовета. После того как из него были выбиты каратели, сюда был переведен медпункт, и маленькие руки сестрички — так звали бойцы Раю — проворно накладывали повязки.

Хабас привел на площадь спасенных заложников.

А тем временем командир отряда и комиссар в сопровождении Кушбы торопливо шли к окраинной улочке… Вот небольшой, под камышовой крышей домик. Стараясь не стучать каблуками, они вошли в дом…