За первой группой самолетов появилась вторая. Потом еще и еще. Совсем рядом разорвалось несколько бомб. По дороге с неистовым ржанием, громыхая повозкой, промчалась пара осатанелых от испуга лошадей, налетая на лежащих людей, опрокидывая другие повозки, кухни и все, что им попадалось на пути. От пыли и дыма стало темно.

Вдруг Николай увидел, что прямо на него с диким храпом мчится здоровенная рыжая лошадь. Он отскочил в сторону. Повозка врезалась в телеграфный столб и остановилась. Раненая лошадь забилась в конвульсиях. Николай увидел возле столба унтер-офицера. Он был мертв. Большая черная кобура унтера приковала внимание Николая. Оглянувшись, он быстро подполз к немцу. Вытащил из кобуры пистолет, вскочил и бросился в переулок.

Бомбежка закончилась так же внезапно, как и началась.

В день налета советской авиации на город я был у командира.

В окно кто-то постучал. Стук был условный.

— Это Коля, — сказал командир, — пойди открой. Николай, счастливо улыбаясь, доложил:

— При поддержке нашей авиации мною захвачена боевая техника противника. Можете меня поздравить.

Он достал из-за пояса новенький парабеллум. Мы с Анатолием застыли от удивления и радости.

— Рассказывай, — поторопил Анатолий.

Николай не спеша уселся верхом на стуле и спокойно, с подробностями рассказал о бомбежке:

— Пришел домой и ношусь с ним как дурак с писаной торбой, не знаю, куда его деть. То под подушку спрячу, то под шифоньер, а потом снова за пояс. Мама обратила внимание на мое волнение, сказала об этом отцу. Тот объяснил, что все очень просто: мальчик впечатлительный, побыл под бомбежкой, испугался, вот и не находит себе места. Мама заставила выпить какого-то лекарства для успокоения. Огорчать я ее не стал, выпил.

Сразу став серьезным, он пожаловался:

— Зарядить и разрядить его пара пустяков, а вот разобрать…

Анатолий взял пистолет и начал внимательно рассматривать. К нашему удивлению, он быстро понял сложное устройство парабеллума, разобрал его и тут же собрал. То же проделал и Николай, а вот мне это далось с большим трудом. Моя неумелость смешила ребят.

В окно вновь условно постучали.

— Вова идет, спрячь пистолет, — сказал Анатолий.

Войдя в комнату, Владимир заметил по нашему виду, что мы чем-то возбуждены, но пытаемся это скрыть от него. Политрук спокойно, дольше обычного расчесывал волосы, потом посмотрел на каждого из нас с особым вниманием и уселся у стола. Воцарилось напряженное молчание, томительность которого долго выдержать трудно, тем более, если тебя распирает чувство радости.

Первым дрогнул я. Достал пистолет из кармана и, наставив его на Владимира, рявкнул:

— Руки вверх!

— Не дури, — спокойно сказал политрук. — Оружие раз в год и незаряженное стреляет, — и потянулся за пистолетом. Повертев в руках парабеллум, мечтательно сказал: — Будь у каждого из нас такая «пушка», мы чувствовали бы себя увереннее. Но будут у нас скоро штуки и похлеще.

Слова политрука оказались пророческими. Спустя некоторое время большинство членов нашей подпольной группы имели пистолеты, автоматы и другое оружие. Но приобретение первого боевого пистолета было для всех нас значительным и важным событием. С этим пистолетом и прошел Николай свой путь подпольщика.

Сталинградская группировка еще не была окончательно разбита, но в настроении немецких солдат уже проглядывали подавленность и растерянность. Геббельсовская пропаганда всячески изощрялась в словоблудии, скрывала правду от своих оболваненных солдат и обещала в недалеком будущем грандиозные победы. Тем временем фашистские полчища отступали, и солдатское кладбище в парке имени Якусевича росло и росло. Почти все уцелевшие школы и мало-мальски подходящие здания были заняты под госпитали. Раненых и обмороженных было так много, что способные передвигаться размещались по частным квартирам недалеко от госпиталей. Некоторые солдаты, хотя и с оглядкой, но уже вслух осуждали войну.

По предложению Николая мы решили по-своему отметить эти события. Он где-то раздобыл и спрятал в сарае большой портрет Гитлера. Для чего ему нужен портрет, Николай не говорил. Бесноватый фюрер с железным крестом и золотым фашистским знаком на груди, со свастикой на рукаве стоял на фоне разбросившего крылья черного орла. Глаза холодно смотрели куда-то в сторону, плотно сжатые губы под маленькими усиками выражали жестокость.

Утром мы с политруком встретили командира и Николая возле хлебозавода и направились к зданию бывшего детского сада, построенного в парке перед войной. Недавно там жили немецкие солдаты, но вот уже несколько дней оно пустовало. Входная дверь была забита гвоздями, но мы без труда открыли ее. Поднялись на второй этаж. Все стены были разрисованы коричневой и черной краской.

Выбрав комнату побольше, мы приколотили к стене портрет, и каждый из своего пистолета начали палить в ненавистного фюрера. Первым стрелял командир. Он отличался особой меткостью. Николай и Владимир тоже хорошо стреляли. У меня получалось хуже. Если я говорил, что целюсь в Железный крест на груди Гитлера, то пуля попадала в усы. Друзья подтрунивали надо мной. Через несколько минут мы начисто изрешетили портрет. Николай периодически подходил к окнам и осматривал округу. Я вторично стал на «огневой рубеж» и начал старательно целиться, но в это время Николай выкрикнул:

— Фрицы!

Мы кинулись к окнам и увидели приближающихся немцев. Неподалеку стояла легковая автомашина, возле которой расхаживал шофер в дубленом полушубке.

— Это врачи. Наверное, здесь будет госпиталь, — сказал политрук.

Уходить через дверь было уже поздно. Немцы, видимо, наших выстрелов не слыхали, так как шли не спеша и непринужденно болтали.

— Спокойно, — проговорил Анатолий. — Будем прыгать через окно на другую сторону.

Снегу было много, сугробы возвышались почти до самых окон первого этажа. Прыгнул Анатолий. Одновременно на подоконник вскочили политрук и я. Владимир присел, но я, сам того не замечая, наступил на его пальто. Прыгнув, политрук на миг завис, а потом кубарем полетел вниз. Я прыгнул следом, а за мной Николай. Утопая в глубоком снегу, мы перебежали замерзшую реку и очутились около завода «Автостекло». Остановившись и переводя дыхание, Анатолий и я залились таким дружным смехом, что, глядя на нас, не удержался и Николай, хотя он и не видел, что произошло с Владимиром.

— Под ноги надо смотреть, растяпа! — раздраженно сказал мне политрук.

— Прости, Володя, я ведь не хотел.

Николай, наконец поняв причину смеха, достал финку и аккуратно обрезал торчащие веером нитки на месте оторвавшихся пуговиц. Владимир с недовольным видом застегнул пальто на женский манер — справа налево — и мы, разделившись на пары, двинулись к центру города.

Проходя мимо сквера химиков, увидели двух рослых немцев, которые, перегоняя друг друга, мчали на лыжах. Хотя зима была снежная, немецких солдат скорее можно было увидеть на велосипедах, чем на лыжах.

— Красиво, гады, ездят, — сказал я.

— На лыжах ходят, — поправил меня Николай. Проходя мимо бывшей фабрики-кухни, где теперь размещалась столовая для солдат, Николай сказал:

— Портрет Гитлера мне достала Катя Куплевацкая. Замечательная она девушка. Ты ее знал до войны?

— Знал. Она училась в девятнадцатой школе, была членом комитета комсомола. Занималась спортом. Поступила в авиационный институт, но война помешала учебе.

— Катя очень похожа на одну мою знакомую из ремесленного — Таню. Та тоже красивая и умная девушка.

Алексей Онипченко передал, что меня вызывает командир. Не доходя до дома Анатолия, я увидел Николая с пустыми ведрами в руках. Он был возбужден и сиял от радости.

— Дома стирка, целый день воду ношу, а сам земли под ногами не чую. Под Сталинградом немцам здорово дают прикурить! Беги, Анатолий все расскажет.

Влетел я к Анатолию, закричал:

— Это правда?!

— Праздник, Боря. Большой праздник, — сказал Анатолий, отбрасывая немецкий журнал с множеством картинок. Наш командир хорошо говорил по-немецки, и довольно бойко читал, хотя полностью обойтись без словаря не мог. Видя мое нетерпение, он продолжил: