Стулов следил, как замедленными от старательности шагами Иван Петрович подходил к столу. Не знакомясь, не протянув руки, ровным и неожиданно сочным, почти михайловским, басом он сказал:
— Прошу…
Иван Петрович сел на край низкого кожаного кресла, поправил на носу очки. Он хотел разглядеть выражение лица Стулова, но встретил его неподвижный взгляд, увидел тонкие, плотно сомкнутые губы широкого рта и понял, что секретарь вызвал его не для близкого знакомства.
Он оставил попытки распознать по чертам лица душевные качества нового для него человека, внутренне подобрался и, откинув голову, остановил на суженных зрачках Стулова свой, такой же прямой, может быть, чуть более напряжённый, настороженно-колючий взгляд. Он умел отвечать любезностью на любезность.
Стулову, очевидно, не понравился этот не уставный молчаливый вызов. Он усмехнулся углами сжатых губ, размашистым жестом вынул из папки бумагу, положил перед собой, тяжёлой рукой придавил и снова в упор посмотрел на Ивана Петровича, на этот раз с недобрым холодным прищуром.
— Причина вызова вам известна? — спросил он.
— Догадываюсь, — ответил Иван Петрович, не отводя настороженноколючего взгляда от острых зрачков Стулова. Он знал, что, если он опустит глаза, ему трудно будет снова с такой же твёрдостью смотреть на Стулова и говорить с ним, сохраняя достоинство: он почувствовал, что Стулов способен подавить его не только авторитетом должности, но и своей человеческой волей.
— О вашем самовольном решении мне, к сожалению, сообщили поздно, — сказал Стулов. — Вы поторопились провести его в жизнь. В первый час, как только вернётесь к месту работы, отключите село от электростанции. Недостойно большевика, товарищ Полянин, зарабатывать авторитет за счёт государства!
Иван Петрович почувствовал: этим холодным умом взвешенные слова — всё, что приготовил для него Стулов. Другого он не услышит, и своего нерасположения к нему новый секретарь не изменит. Он понял это, как понял и то, что доверительного разговора со Стуловым теперь уже не получится. Понимая всё это и чувствуя, что он делает себе во вред, он всё-таки сказал:
— Так думаете вы, товарищ Стулов. Я думаю, — он говорил тихим отчётливым голосом, выговаривая каждое слово, — я думаю, что большевика достойно всё, что делается в интересах людей. В интересах, — он это повторил, — наших советских людей. И не в ущерб государству…
Зрачки Стулова сузились до остроты иглы. Он медленно поднял лежащий перед ним лист бумаги, как будто эта чётким почерком исписанная бумага была в его руках карающим мечом, но раздумал и отложил бумагу в сторону. Иван Петрович успел заметить, что лист был дважды перегнут и, можно было полагать, попал на этот стол через почту. Он усмехнулся чьей-то неуёмной старательности, и Стулов заметил усмешку. Его моложавое здоровое лицо закаменело.
— Упорство — не лучший способ защиты, — сказал он с подчёркнутым спокойствием. — Я не ошибусь, утверждая, что вы знали о недопустимости подобных действий?
— Знал. Но…
— В преступлениях «но» не бывает. Объяснения дадите парткомиссии. — Стулов встал, он оказался высокого роста. — У меня всё.
Иван Петрович не сразу нашёл выход из кабинета, в растерянности натолкнулся на высокие часы, приняв их деревянное резное обрамление за дверь. В коридоре он встал у окна, сцепив за спиной руки. Он не знал, что будет сейчас делать. Перед его закрытыми глазами покачивался тяжёлый медный маятник, и чёткий, холодный стук ровного качания отщёлкивал в его ушах ход как будто мимо идущего времени. Иван Петрович был подавлен не существом разговора, не высказанной ему угрозой ответственности за наказуемую самостоятельность, — он был подавлен и уязвлён тем, как принял его и говорил с ним этот моложавого вида, властный и облечённый властью человек. По коридору сновали люди с озабоченными лицами, он не обращал на них внимания. То, что было внутри него, казалось ему сейчас важнее всего того, чем жил этот высокий дом с плотным рядом кабинетов и бесшумным деловым движением людей.
Иван Петрович спустился вниз, оделся. Узким тротуаром, вдоль сугробов сметённого на мостовую снега, пошёл к торговым рядам на центральную площадь: там, у дома крестьянина, ожидал его с лошадью Василий Иванович. Он решил сегодня же ехать обратно, и не предпринимать никаких шагов в свою защиту, и, главное, не отключать Семигорье от электростанции. Он решил ждать, когда присланная Стуловым комиссия разберётся в существе дела. В возникающих острых жизненных ситуациях, разрешение которых зависело не от него, он всегда поступал по простому и, в общем-то, мудрому правилу: «Делай своё дело. Время покажет, на чьей стороне правда…»
Около заснеженного палисадничка у длинной коновязи, где утоптанный снег рыжел навозом и раструшенным сеном, Иван Петрович без труда выделил среди других золотистую шею Майки с аккуратно расчёсанной угольно-чёрной гривой. Её морда была погружена в торбу. Майка, не торопясь, жевала овёс, прикрывая выпуклые глаза, осторожно шевелила концами острых ушей; спина её с заботливостью была прикрыта дерюжкой.
Василия Ивановича он нашёл внутри заезжего дома. Конюх сидел на скамье, расстегнув свой дорожный, вольно пошитый из грубой холстины плащ, выпростав поверх ватника на грудь концы вязаного шарфа. Он обедал, расстелив на коленях платок, с четвертушкой хлеба, яйцом и варёными картофелинами.
Иван Петрович, потирая руки в шерстяных перчатках, подошёл, знобко подёргивая плечами — не столько от острого крещенского мороза, сколько от ощущения кабинетного холода, который он унёс от Стулова. Перед конюхом Василием он не хотел казаться неудачливым и, убеждая себя в том, что «время покажет», торопливо и бодро заговорил:
— В столовую, Василий Иванович! Горяченького перед дорогой!
— Не в обратный ли путь? — спросил Василий.
— Домой, домой! И поскорее бы! — Иван Петрович платком протирал запотевшие очки. — Отвык от города! Здесь вроде холоднее! А может, чужая сторона не греет? — вдруг признался он и поглядел огрустевшими глазами невидяще и потому беззащитно. Он надел очки и теперь снова видел Василия. Василий неспеша связывал концы на узелке с едой, и хотя смотрел на свои руки, в выражении его лица было неодобрение.
— Не сторона, Иван Петрович! — сказал он, как будто всё понимал. — Бывает, встречный человек охолонит, сторона и глядится чужой… Уладилось ли дело?
Иван Петрович неопределённо и нервно развёл руками. Василий проследил его жест, поднялся со скамьи всё с тем же неодобрением на лице.
— Воля ваша, Иван Петрович, — говорил, укладывая на шее шарф и заправляя его под ватник. — Однако добираться за сто вёрст и не приделать дела… — Он надел рукавицы и в готовности ехать и в то же время в несогласии с Иваном Петровичем взял узелок.
— Что поделаешь! — Иван Петрович чувствовал себя виноватым. — Выше высокого не прыгнешь! Как вы насчёт столовой?..
— Баловство эти столовые, — сдержанно отозвался Василий. — Вы подите, откушайте. Я здесь погожу. — И, пропустив Ивана Петровича в двери и выйдя вслед за ним на улицу, сказал:
— Не обессудьте, Иван Петрович, но по такому делу не грех и самого товарища Степанова обеспокоить!..
«А ведь знает, по какому делу я приехал! — думал Иван Петрович, торопясь через площадь к столовой. — Всё Семигорье знает. Обухов дважды наведывался между делом, беспокоился, хитрец, за мою твёрдость!
Василию Ивановичу, конечно, не в радость терять свет в доме. К благу все легко привыкают. Расстаются с трудом! Идти к товарищу Степанову… Будто товарищ Стулов не представляет партийную власть!..» — так думал Иван Петрович, переходя до блеска наезженную санями площадь. Но, наскоро пообедав и поразмыслив за столиком в углу шумной столовой, он с приоткрывшейся надеждой, в то же время готовый при первых же знаках непонимания распрощаться и уйти, вернулся в обком.
Степанов его принял. Даже больше: он встретил его в кабинете у дверей.
— Очень кстати, Иван Петрович! Хотел видеть и даже наказал помощнику позвать вас на денёк. Да, признаться, пожалел тревожить в этакую стынь! — Он провёл Ивана Петровича к длинному столу, резким движением сильной руки выдвинул два стула, с удовольствием, как показалось Ивану Петровичу, нарушив чинный порядок вокруг стола, усадил гостя. Сел, опёрся руками о колени, туго обтянутые военными галифе, слегка наклонил свою обритую голову с выпирающим бугристым лбом, попросил:
