— Сымай одёжу, помогай! — кричала Капка, пальцем скидывая с лица пот. — А то иди так посиди! Не угарно? Не чуешь?..

— С чего угару-то быть! Не впервой топишь… — Зинка, оберегая своё городское бельё, разделась, сложила всё на лавку в узком предбанничке и прошла к Капке, притворив за собой дверь. — Ух, и парко у тебя! — Зинка даже остановилась. От жара затомилось тело, поплыло перед глазами. Зинка покачнулась, ухватила край бочки, почувствовала, как пальцы окунулись в приятный холод воды. Наклонилась, поплескала себе на лицо.

— Что, худо? — удовлетворённо сказала Капка. — Не каждому мужику такое выдюжить!.. Поди на лавку. Да склонись — понизу не так палит…

Зинка села на лавку, с любопытством оглядела баньку. Старая банька была ухожена, как горница перед праздником. Пол выскоблен до жёлтых подпалин. Лавки блестели на свету маленького, тоже отмытого оконца. С углов свисали веники, привядший их лист томился в сухом жару. Стоило поддать парку — и чистую баньку от пола до низкого потолка заполонил бы густой берёзовый дух! На оконце стояли припасённые для какой-то цели банки, будто бы с вареньем, два гранёных стакана и миска, укрытая тряпицей.

Зинка старалась догадаться, для какой такой цели сделан на оконце припас, но Капка не дала раздумывать.

— Слышь, Зинаида, — окликнула она. — Ты не видала, кто вчерась нашу Васёнку из кино провожал?

Зинка вспыхнула, как только могла вспыхнуть в такой жаре, с небрежностью сказала:

— Приставлена я глядеть за каждой девкой!..

Капитолина оплеснула полок, бросила на пол таз, ногой толкнула его под лавку. Села рядом с Зинкой, оперев мокрые руки о колени.

— Мы, милая, здесь одни. Две бабы. Даже бог сквозь этот потолок не видит! Вот и попечалься, покуда я к тебе расположена.

— Это что ещё за печаль?!

— Эх, девка! — Капка качала головой. — Не кошки-мышки мы с тобой. Знаю ведь! Макарка, хоть тоже городу посмотрел, а твоё городское обличье его чего-то не приманивает… Васёнка против тебя — телушка безрогая, а поди ж ты — бычок-то нашу телушку обхаживает!..

— Ай, какая ерундовина! — Зинка почти искренне возмутилась. — Я уж отучилась по парням вздыхать. Мне они так, чтоб было с кем время убить…

— Ой ли? — Капка смотрела на Зинку жалеющими глазами. — Знавала и я мужичков. А сердце захлестнулось на Гавриле. Увидела — стой, говорю, Капитолина, дальше не греши, мужик из мужиков явился! «Мой будет!» — сказала себе. А когда такая баба, как я, чего захочет, ни чёрт, ни бог мне не поперечат!.. Мой Гаврил a-то! Мой! Так ты, Зинаида, на гордость и глупость не заводись. И Макарку в другие руки не пускай. Это говорю тебе я. И есть на то у меня свой интерес!..

Железный ковш сорвался с бочки, дребезжа, кувырнулся по полу.

— Тьфу, проклятый! — Капка испуганно смотрела на Зинку. — Крюк-то на той двери ты заложила?

— Вроде бы, — Зинка встала, выглянула в предбанник. — Всё ладно. — Плотно притворив дверь, осторожно ступая босыми ногами, пошла к бочке, подняла ковш, положила на лавку. Нагнувшись, долго что-то высматривала в оконце. Капка, щуря глаза, следила за ней.

— Ну и тонка же ты, девка! — сказала она, в голосе её слышалось сожаление. Зинка распрямилась, неожиданно зло отрезала:

— Тонкая, зато звонкая! Поняла?

Капка поджала губы, невозмутимо поскребла себе бок.

— Так-то оно так, а всё одно: мужик любит, чтоб было за что потрепать… — Ладно, не норовись, — она видела, что задела Зинку за живое. — Ну, поди сядь! Что я тебе думала сказать? Вот послушай-ка… Погоди, наперво побожись на угол, что никому словечком не обмолвишься! Ну!..

Зинка повернула к Капке лицо, глаза её загорелись, как у кошки в темноте. Она быстро перекрестила рот.

— Так, ладно, — сказала Капитолина. — А дело такое. Ты пойми, я к тебе с добром. Всё к тому поворачивается, что лесника Леонида Ивановича буду на Васёнке женить!

Зинка от изумления издала звук, похожий на смех, но тут же рукой зажала рот. Капка даже внимания не обратила на Зинкин всхлип.

— Для меня дело ясное: Васка по глупости нос от него воротит. Дура! Понимает в жизни, как свинья в картах!.. Макара грех хаять. А не по мне! В родне нам не ужиться. Смекаешь, о чём речь? Я об Васёнке маюсь, твоё счастье тоже не чужое — ты мне по нутру. Что скажешь, Зинаида?

Зинка, руками охватив тощие плечи, гнулась низко к полу. Капка не видела её лица, упавшие волосы закрывали её глаза и щёку.

— Кабы чужому сердцу указать! — наконец выговорила она. — Своему не прикажешь, а чужому?! — В голосе её пробилась такая надрывная боль, что даже Капитолина сочувственно поглядела на Зинку.

— Приказать не прикажешь, — сказала она. — А завлечь — дело бабье. Жизнь, Зинаида, что там в книжках ни пишут, надвое поделена. На одной половине жизни бабы, на другой — мужики. А половина, она половина и есть. Нешто радость в одной туфле ходить? — одно беспокойство! Ты вот обличье принарядила. И волосы поотпустила вроде русалочьих, губы живишь и всё такое, а перед Макаркой робеешь. Будто не знаешь, что мужику надо! Эх, девка!.. Показать тебе, как дорогу к мужику мостят?!

Капитолина выждала, пока Зинка не вскинула голову и не вцепилась в неё нетерпеливым взглядом. Тогда она легко поднялась и встала посреди баньки.

— Ты думаешь, банька у меня спину мылить? Такую баньку каждая баба стопит. Ты вот этакую баньку выходи! Вот она, чистилище и рай, свиданка и весёлая ярмонка! Здесь я мужика к рукам прибираю!..

Капитолина упёрла руки в бока, стояла, усмехаясь, взбудораженная своей бабьей силой.

— Важность, Зинаида, не в том, как в баньку войти, важность, как ты из баньки выйдешь! Иная баба обруганная да оплёванная из баньки за своим мужиком идёт, таз постирухи тащит и недотёпывает, дура, чего это мужик на неё, как на пустую бутылку смотрит!..

А я своего мужичка, как дитя покорного, из баньки на руках вывожу, да он ещё ко мне, ладушка, клонится, моей заботы да участия ищет! Сам бы меня на руках понёс, да силов уж нет, всю свою скопленную силушку отдарил. Вот когда ты — царь-баба! — мужика уломала, себя возвысила! Такому, девка, никто тебя не научит, а Капка вразумит. Ну, гляди!..

Капка пошла в угол, пришлёпывая короткими, полными в икрах ногами, сняла со стены веник, ловко, с жиканьем стала сбрасывать в пустой таз листья. Заметив взгляд Зинки, улыбнулась тугим маленьким ртом.

— Нет, голик не для мужика припасаю. Мне лист нужен!.. Прежде чем ложить мужика на кутничек, доски кипятком ополосну да на парные те доски этот вот лист покидаю. Вот этак… Потом увидишь к чему. На лист и ложу мужика!

Теперь пару ковшиков на камни. Да не простой водицы! С малиновым вареньем развожу, сладенькой на камни брызгаю! С тем паром дух по баньке ползёт ядрёней, чем по мокрому лесочку опосля грозы! Дух тот ползёт, а в мужике и в тебе будто кружение… — Капитолина рукой покрутила у груди. — Тут берёшь свежий веничек, в горячей водице его купаешь — и к мужичку. Начинаешь его, голенького, по-тихому, со спины, тёплым веничком трогать. Раз вдаришь да погладишь, вроде бы к себе располагаешь. Но себя не роняешь — время не вышло! Пройдёшься этак со спины, живот ему веничком разметёшь, опять поворотишь. Теперь уже раз погладишь, два вдаришь. И давай хлестать-вертеть без продыха, до тех самых пор, пока ухать, ахать уж ему невмоготу! Так ухожу его, боровка, что огрузнет он, как в тёплой луже, и в доски хрюкает:

— Ох, Капушка, ох, заморила…

Тут всё, мужику надо в обратную силу войти. Пирог готов, да есть погоди — ему, горяченькому, время под укрыткой отлежаться! Тут я его со свежего веничка кроплю — охолаживаю. Брусники мочёной с низа несу, мокрую бороду отодвину и лью живую водицу ему под усы! Вина негоже давать, свянет мужик! Это потом, в предбанничке на выходе, стопочкой его ублажишь. Вливаю ему брусничку под усы, а сама его, ухоженного, бочком, будто от неудобства придавливаю. Глядишь, он у тебя под бочком заворочался, оживает мужичок, руками начинает тебя прихватывать. Тут не грех и похитрить. Мужик добрый, пока бабу не уломал. Вот и тяни бабий праздник, будто впервой тебе к мужику идти! То кружку в предбанник снесёшь. То малинового парку поддашь. То воду в таз по полковшика наливаешь. Мужик на кутничке ворочается, кряхтит, а ты у лавки стоишь, волосы намыливаешь. Волосы мылишь, да будто невзначай про дело, какое тебе надобно, помянешь.